Занимаясь историческими исследованиями по российско–германским культурным связям, поддерживал контакты с рядом немецких вузов. В 1980 во время исследовательской поездки в Германию он был лишён советского гражданства. С 1981 — профессор Вуппертальского университета. Позднее — почётный доктор философии Кёльнского университета. В 1990 Горбачёв восстановил ему советское гражданство.
Умер в Кёльне в 1997
Души их во благих водворятся
Элегия в прозе
В старых московских дворах за зиму всегда накапливалось столько снега и льда, а главное, чего?то третьего, какого?то сплава одного с другим, смешавшегося с песком и грязью и застывшего в массу настолько монолитную, что она уже просто не могла растаять без посторонней помощи. Несмотря на весну, на солнце, даже на жару.
Приходил, однако, день, когда дворник собирал вокруг целую команду, чтобы разбить эту массу ломом, сложить в кучи по всему двору, а затем выкатить откуда?то из дальнего угла нашего двора своего рода'адскую машину', что?то вроде огромного котла. Лед загружался в эту машину, под ней разжигался огонь и потом из котла начинала вытекать черная и мутная вода — так во дворе того московского дома у Немецкого рынка, где прошло мое детство, начиналась каждая весна. Ранняя, с холодами, с неизбежной простудой и кашлем, но весна…
Лазарева суббота
А потом наступала Лазарева суббота и в Москве появлялась верба, по всему городу, в самых неожиданных местах. Несмотря на атеистическую пропаганду и борьбу с религией. Несмотря на то, что интеллигенция в те годы была настроена в основном антирелигиозно, причем с какой?то агрессией. Именно те, кого потом будут называть шестидесятниками… Они считали, что в церковь ходят только те, у кого почему?то не задалась жизнь, что нормальному человеку там делать нечего и т. д.
Помню, как однажды на Кузнецком, где книги, которых не было в магазинах, продавались с рук, кто?то предлагал покупателям молитвослов. Ему сразу же заметили:'Пойди в церковь, продай его какой?нибудь бабке'.
В другой раз прямо во время обедни в одном из подмосковных храмов ко мне подошла женщина со словами:'Пойдемте, поговорим. Вы образованный человек, молодой ученый, знаток древних языков, я всё смотрела на вас, что вы делаете с этими безграмотными старухами'. Женщина, разумеется, выполняла партийное задание, что было ясно хотя бы из того, что она знала, чем именно я занимаюсь, но аргументация, которой она воспользовалась, в высшей степени характерна для той эпохи: как может верить во всё это образованный человек… Но тем не менее Лазарева суббота наступала. Каждый год.
Именно с ней связано одно из первых моих воспоминаний: я ещё далеко не'молодой ученый', а просто мальчик лет четырех–пяти. Во дворе работает'адская машина', дворник Петр'варит'лед, и тут кто?то приносит к нам вербочки, а бабушка читает мне из Евангелия, как Иисус въезжает в Иерусалим'на жребяти осли'… По–славянски и сразу же по–русски. И я чувствую, что Ему очень труден этот шаг, но понимаю, что по–другому поступить Он не может… Дети с вербами в руках кричат'Осанна', а Он, кажется, очень устал, и впереди ещё ждет его что?то, от чего устанет Он еще сильнее… Вечером я засыпаю с мыслями об этом.
В доме на Немецкой
Бабушка была настоящей дамой. Я никогда не видел ее в халате. Нет, один раз всё?таки видел, когда мама купила длинный черного шёлка халат с турецкими бобами и заставила бабушку его померить. В результате, конечно, износила его сама, а какие?то лоскуты от него и сейчас целы…
С 1917 года к тому времени прошло 40 лет, но что?то дореволюционное в жизни в те годы ещё упорно сохранялось. Несмотря ни на что. Вопреки репрессиям и расстрелам. Вопреки непрекращавшемуся все эти годы террору.
Несмотря на обстановку всеобщего доносительства.
Это что?то выражалось прежде всего в том, как к моей бабушке относились у нас на Немецкой (разумеется, наша улица давно была переименована и называлась Бауманской, но дома это название в ходу не было). И дворник Пётр, и его жена Анна, столяр Александр Иваныч, плотник Владимир Петрович и еще какие?то другие дядьки, которых почти не помню — помню только, что от них чем?то пахло, как теперь понимаю,'Беломором', — все они видели в ней даму. Это с её?то грошовой пенсией и старыми платьями, такими ветхими, что казалось, будто они сшиты из тончайшей ткани!
Они считали ее дамой, барыней, при ней как?то робели и относились к ней с особым почтением (наверное, так обращаются бельгийцы со своей королевой — думал я иногда, ибо что?то слышал о ней как о любительнице русской музыки и знал, что совсем не она, а премьер–министр управляет ее королевством). А бабушка, казавшаяся аристократкой, прирабатывала на жизнь тем, что по ночам перепечатывала чужие диссертации.
