репетитору:
– Представьте себе, господин Пикдан, я встретил маленькую прачку! Знаете, ту, с корзиной… и говорил с ней.
Он спросил, несколько смущенный моим тоном:
– Что же она вам сказала?
– Она сказала… бог ты мой… она сказала… что вы ей очень понравились. В самом деле, я думаю… мне кажется… что она неравнодушна к вам.
Он побледнел и возразил:
– Она, вероятно, смеется надо мной. Я уже стар для этого.
Я серьезно заметил:
– Почему же? Вы прекрасно сохранились!
Заметив, что он клюнул на мою хитрость, я переменил тему разговора.
Но с тех пор я каждый день выдумывал, будто встретил работницу и говорил с ней о нем. В конце концов он мне поверил и стал посылать ей пылкие, убедительные поцелуи.
Но вот однажды утром по дороге в пансион я в самом деле встретил ее и, не колеблясь, подошел к ней, словно мы были знакомы уже лет десять.
– Здравствуйте, мадмуазель! Как поживаете?
– Очень хорошо, сударь, благодарю вас!
– Не хотите ли папироску?
– О, не на улице!
– Вы ее выкурите дома.
– Тогда давайте!
– Скажите, мадмуазель, вы не заметили…
– Чего, сударь?
– Старик-то… мой старый учитель…
– Дядюшка Пикдан?
– Да, дядюшка Пикдан. А вам известно, как его зовут?
– Еще бы! Ну так что же?
– Ну, так он в вас влюблен!
Она расхохоталась, как сумасшедшая, и воскликнула:
– Да вы шутите!
– Нет, не шучу. Он со мной только про вас и говорит весь урок. Бьюсь об заклад, что он хочет на вас жениться!
Она перестала смеяться. При мысли о замужестве все девушки становятся серьезными. Затем она недоверчиво повторила:
– Нет, вы шутите!
– Клянусь вам, что это правда!
Она подняла корзину, стоявшую у ее ног.
– Ну что ж, посмотрим! – сказала она и удалилась.
Придя в пансион, я тотчас же отозвал дядюшку Пикдана в сторону.
– Надо ей написать, она без ума от вас.
И он написал длинное нежное письмо, полное высокопарных фраз и перифраз, метафор и сравнений, философии и университетских галантностей, настоящий шедевр комичного изящества, который я и взялся передать девушке.
Она прочла его с полной серьезностью, волнуясь, и тихо сказала:
– Как он хорошо пишет! Сразу видать образованного человека! И он вправду хочет на мне жениться?
Я отважно заявил:
– Еще бы! Он совсем потерял голову из-за вас.
– Тогда пусть он пригласит меня в воскресенье обедать на Цветочный остров.
Я обещал, что она будет приглашена.
Дядюшка Пикдан был чрезвычайно тронут всем, что я рассказал о ней.
Я добавил:
– Она вас любит, господин Пикдан, и, по-моему, она честная девушка. Соблазнить ее, а потом бросить – нехорошо.
– Я порядочный человек, мой друг! – твердо сказал он.
У меня не было, признаться, никакого плана. Я хотел подшутить над ним, подшутить, как школьник, и больше ничего. Я видел наивность старого репетитора, его неопытность, его робость. Я забавлялся, не думая, чем все это кончится. Мне было восемнадцать лет, и я еще в лицее приобрел репутацию завзятого шутника.
Итак, было решено, что мы с дядюшкой Пикданом отправимся в фиакре до парома «Коровий хвост», встретим там Анжелу, и я посажу их в свою лодку (в те дни я занимался греблей). Я должен был отвезти их на Цветочный остров, где мы решили пообедать втроем. Я предложил сопровождать их, чтобы вдоволь насладиться своим триумфом, и старик, согласившись на мой план, только доказывал этим, что в самом деле потерял голову, так как мог лишиться места.
Когда мы подъехали к парому, где моя лодка была привязана с утра, я увидел на берегу, в высокой траве, вернее, над нею, огромный красный зонтик, похожий на мак чудовищных размеров. Под зонтиком нас ожидала маленькая прачка, разодетая по-праздничному. Я удивился: право же, она была очень мила, хотя чуточку бледна, и грациозна, несмотря на то, что ее манеры отдавали предместьем.
Дядюшка Пикдан снял шляпу и поклонился. Она протянула ему руку, и они молча обменялись взглядами. Затем мы сели в лодку, и я взялся за весла.
Они уселись рядышком на задней скамейке.
Старик заговорил первый:
– Прекрасная погода для катания в лодке!
Она пролепетала:
– О да!
Она спустила руку за борт, касаясь пальцами воды. Из-под них забурлила тонкая, прозрачная, как стеклянное лезвие, струйка, и за бортом лодки послышался легкий плеск, слабое журчание воды.
Когда мы добрались до ресторана, к ней вернулся дар речи, она заказала обед: жареную рыбу, цыпленка и салат; затем повела нас прогуляться по острову, который прекрасно знала.
Она развеселилась, стала шаловливой и даже насмешливой.
До самого десерта о любви не было речи. Я предложил им шампанского, и дядюшка Пикдан опьянел. Она тоже была немного навеселе и называла его «господин Пикне».
[В оригинале непереводимая игра слов: piquedent – колет зубом; piquenez – клюет носом.]
Вдруг он сказал:
– Мадмуазель, Рауль говорил вам о моих чувствах?
Она сделалась серьезной, как судья.
– Да, сударь!
– Что вы на это ответите?
– На такие вопросы никогда не отвечают!
Тяжело дыша от волнения, он продолжал:
– Все-таки могу ли я надеяться, что понравлюсь вам?
Она улыбнулась.
– Глупенький! Вы очень милы.
– Словом, мадмуазель, не думаете ли вы, что когда-нибудь… мы могли бы…
Секунду она колебалась, затем ответила дрожащим голосом:
– Вы хотите на мне жениться, да? Иначе никогда, понимаете, никогда!
