– Мне папа туфли подарил, – неуверенно улыбнулась Зоя.
– Красивые. И без очков тебе лучше. Ты что так в школу не ходишь?
«Катя же знает, что я плохо вижу, почему спрашивает?»
– Я вдалеке плохо вижу.
– Так в школе все близко. Зря ты эти очки носишь. Они тебя портят. Я-то тебя без них и не видела, а теперь вижу. Тебе очень плохо в них.
Зоя чуть не плакала. Еще и при Паше. Зачем она так? За подругу вступилась Варя:
– А мне кажется, что ничего они Зою не портят. Ей и так хорошо, и так.
Катя не ожидала, что Варя будет против нее, и не нашлась сразу, что ответить. Зато нашелся Иван, которому весь этот разговор переставал нравиться.
– Зоя, а может, ты нам покажешь, как кукол делают?
– Я бы показала, но папа закрывает мастерскую. Пойдемте ко мне в комнату. Я вам своих любимых кукол покажу. И в лото можно поиграть.
Кате вскоре наскучили восторги одноклассниц и пустая болтовня ребят. Ей была противна и сама Зоя, влюбленными подслеповатыми глазками взирающая на Пашу. Такая нелепая в этих новых туфлях, которые гораздо лучше бы смотрелись на ней – Кате. Ей хотелось обидеть, уничтожить Зою. Как в стае у сильных зверей изгоем становится слабый, так и Катя не могла простить Зое ее слабость и мягкотелость вкупе с квартирой, папой, куклами и прислугой. Боже, как ей надоела их тесная каморка в бараке, куда ее мать еще умудряется периодически водить мужиков.
– Я на минутку. – С деланым смущением Катя направилась к двери.
– Тебя проводить? – спросила возбужденная разговорами с подругами и присутствием Паши именинница.
– Сама выход найду, что я, маленькая?
В коридоре было несколько дверей. Это гостиная, кухня... а это что? Катя остановилась в изумлении. Мастерская, а это была именно она, почему-то оказалась открыта. Она оглянулась. Никого. Тихонько проскользнула внутрь и прикрыла за собой дверь.
Полки, коробки, разноцветная материя. Несколько фарфоровых голов с пустыми глазницами в полумраке комнаты смотрелись жутковато. От нагретых за день на солнце тяжелых портьер пахло пылью. К этому запаху примешивались десятки других: дерева, ткани, бумаги, клея. Рассмотрев все вокруг, девочка приблизилась к столу. Только бы никто ее не хватился. Да они так там заняты, что им не до нее. Осторожно открыла одну коробку – глаза! Голубые, карие, с ресницами, соединенные железной дужкой. В другом ящичке волосы. Катя едва прикоснулась к ним – словно настоящие. Краски, кисточки, мягкие ткани, нежный фарфор. Почему эти сокровища достались этой неуклюжей дуре? Будь у меня все это, мне вообще никто не был бы нужен. Никакой Паша. Катя чувствовала себя в этой комнате необыкновенно хорошо. Ей не хотелось никуда уходить. Ей хотелось оставаться здесь, проводить время среди этих коробочек, сундучков, завернувшись в красивую шаль Зоиной мамы, пить чай из фарфоровой чашки в фиалках и ложиться спать в своей отдельной комнате в красивую кровать. А что ее ждет в действительности? В лучшем случае угол в коммуналке и работа у какого-нибудь ткацкого станка.
Ладно, надо идти. Она еще раз обвела взором комнату. На самом верху, почти под потолком, стояла черная деревянная шкатулка с выточенной сбоку красной розой. Из маленькой скважины торчал ключик. Любопытство пересилило. «Я быстро!» – подумала она и ловко и тихо приставила лестницу. Шкатулка была пыльная, но хранила недавние следы чьих-то пальцев. Девушка повернула ключ, подняла крышку и не поверила своим глазам.
В этот момент внизу открылась дверь...
Комната страха
Мама искренне удивилась, когда узнала, что дочь будет не одна. А когда Катя сообщила, что это друг Сергея, покачала головой на своем конце трубки:
– Эх, покатилась по наклонной. Говорила я, что не доведет тебя этот Сергей до добра.
– Мам, почему же по наклонной?
– Пошла по рукам. Сначала Сергей, потом его друг. Что-то будет дальше?
– Ты выпила, что ли, уже с утра?
– Нет, но хочу. Когда доча такие номера откалывает... Надо пойти полечиться. К тому же праздник. Ничего дурного.
– Мама, у тебя праздник постоянно, я тебя очень прошу, не начинай. Мне будет стыдно.
– За себя ей не стыдно, а за мать родную стыдно.
– Значит, так, если ты выпьешь хоть рюмку, хоть каплю, я вообще не приеду. Поняла?
– Что ты так со мной разговариваешь?!
– Мать, я очень прошу. Если тебе плохо после вчерашнего, попей чаю и ложись спать. И жди нас. Пожалуйста.
– Ну, хорошо, хорошо. Уж и пошутить нельзя.
Мама продолжала еще что-то говорить, но тут раздался звонок.
– Все, мам, Стас приехал. Надо открыть.
– Хоть парень-то хороший?
– Хороший, хороший, увидишь. Ну все, давай, пока.
Стас, бодрый и румяный с мороза, возмутился, что Катя еще в халате. Велел ей срочно отправляться в ванную, по-хозяйски снял с вешалки поводок и ушел гулять с Джонни, который без промедления понесся за ним.
Вернулись они к свежезаваренному чаю и поджаренному на сковородке белому хлебу с маслицем, сахарком и в молочке. Пока завтракали, составили план действий, который Стас озаглавил девизом: «Нас ждут великие дела!», и, вооружившись оптимистичным лозунгом, они поехали на рынок закупать все необходимое для ночного чревоугодия.
Мама встретила их при полном параде, трезвая как льдинка. Это еще ни о чем не говорило, но надежду давало.
Спутник дочери явно снискал ее одобрение. Уже через десять минут после встречи они болтали как старые знакомые, что, учитывая коммуникативные способности друга, Катю вовсе не удивило. Он со всеми находил общий язык.
– Я, как единственный джентльмен за этим столом, предлагаю открыть шампанское и проводить старый год, – предложил Стас.
В светских разговорах, разглядывании альбомов, дегустации салатов, время незаметно подошло к двенадцати.
– Дорогие дамы! – Пробка вылетела с громким хлопком, золотистые струи полились в хрустальные фужеры, в них отражались огоньки зажженных на столе свечей. Белая воздушная пена, переливаясь через край, соскальзывала с прозрачных стенок и застывала у пальцев, издавая едва улавливаемое нежное потрескивание, как угли в камине, только в сотни раз тише. – Ура!
