— Болит? — спросил Жмакин.
— Нет, — продолжая плакать, сказал Неверов, — не болит.
Вечером ему, точно мертвому, прислали много белых, печальных цветов.
— Не надо мне вашей чуткости, — сказал Неверов в потолок, — не надо мне…
И ночь он тоже не спал — шевелил губами и строго глядел в потолок. А когда Жмакин встал с постели, чтобы взять себе с тумбы у Неверова папиросу, тот сказал:
— Вы что, самоубийца?
Жмакин молчал.
— Глупо, — сказал Неверов и враждебно поглядел на Жмакина. — Небось из-за женщины?
— Нет.
— А из-за чего?
— Иди ты, знаешь куда? — сказал Жмакин и, шлепая босыми ногами, отправился к себе.
Утром к Жмакину пришел квартальный. Это был здоровый украинец, с обветренным сизым лицом, хорошо пахнущий мылом и морозом. Поверх милицейской формы, ремней и нагана на нем был халат, и халат его, вероятно, стеснял, потому что квартальный держался очень неестественно, подбирал под себя ноги, говорил тонким голосом и всячески подчеркивал, что он здесь небольшой человек и охотно подчиняется всем больничным правилам.
— Как будет фамилия? — спросил он, присев на край кресла и деловито глядя в лист бумаги, разложенный на папке.
— Бесфамильный, — сказал Жмакин.
Квартальный быстро и укоризненно взглянул на Жмакина, как бы призывая его относиться с уважением к обстановке, в которой они находятся, но встретил насмешливый и недобрый взгляд Жмакина и вдруг сам густо покраснел.
— Фамилия моя будет Бесфамильный, — повторил Жмакин.
— Отказываетесь дать показания?
— Вот уж и отказываюсь, — сказал Жмакин, — никак я не отказываюсь.
— Имя, отчество.
Жмакин сказал.
— Адрес?
— Не имеется…
Квартальный покашлял в сторону.
— Бросьте, товарищ милиционер, — сказал со своей койки Неверов, — разве не видите — он над вами издевается.
— Заткнись, учитель, — крикнул Жмакин, — с тобой здесь не говорят.
Он помолчал и сказал, глядя в сизое лицо квартального:
— Пиши! — Довел меня до ручки начальник бригады уголовного розыска Лапшин Иван Михайлович. Записал?
— Товарищ Лапшин? — удивленно и грозно сказал квартальный.
— Он.
— Ладно, — сказал квартальный, — когда такое дело, я товарищу Лапшину лично позвоню.
Лицо его выражало возмущение, он встал и, скрипя сапогами, ушел из палаты. А Жмакин нажал кнопку звонка и не отпускал ее до тех пор, пока не прибежала сиделка.
— Дадут здесь когда-нибудь завтрак? — срывающимся от бешенства голосом спросил Жмакин. — Или больные подыхать должны?
— Выпишите его из больницы, — сказал Неверов сиделке, — он кусается.
Он спал и проснулся оттого, что его окликнули по фамилии. Были сумерки, и, привстав в постели, Жмакин не тотчас узнал тяжелую фигуру Лапшина. Спросонья Жмакина разморило, он был потен, сердце его тяжело билось. Неверов спал, накачанный морфием, среди своих белых покойницких цветов.
— Здравствуй, Жмакин, — сказал Лапшин и грузно опустился в кресло.
— Здравствуйте, товарищ начальник, — сказал Жмакин.
— Болеешь?
— Да, выходит так.
— Табак здесь нельзя курить?
— В рукавчик можно, — сказал Жмакин, — осторожненько.
— Тогда не буду, — сказал Лапшин.
Он молчал, и в сумерках нельзя было понять — серьезно его лицо или он улыбается.
— Так-то, Жмакин, — сказал Лапшин, и Жмакин уловил в его голосе оттенок брезгливости.
Опять замолчали. Неверов тяжело всхлипнул во сне и заметался на кровати.
— Что за человек? — спросил Лапшин.
— Герой человек, — напряженно усмехнувшись, сказал Жмакин, — чего-то там испытывал, машину какую-то, она его и покалечила. Теперь лежит — психует.
— Ишь, — неопределенно сказал Лапшин. — А ты здесь за кого? — спросил он вдруг.
— За человека, — сказал Жмакин.
— А, — ответил Лапшин. — И женат? Я слышал, женат. Идет такой слух, будто в Лахте ты женился. С ребенком взял. Верно или нет?
Сердце у Жмакина заколотилось, но он зевнул с видимым равнодушием и выждал немного. «Куда бьет, — подумал он, — ну ладно, поглядим».
— Я не женат, — сказал Жмакин, — но с девочкой с одной спутался, это верно.
Лапшин удовлетворенно кивнул головой.
— Клавой звать, — продолжал Жмакин, — ничего девочка, порядочная. Семья у ней, папаша, все честь по чести. Некто Корчмаренко — папаша, представительный мужик, член партии…
— Какой партии? — спросил Лапшин.
— Как какой? Коммунистической партии, — сказал Жмакин, — можете проверить…
— Да, да, — сказал Лапшин, — ну?
— Всего и дела, — сказал Жмакин.
Лапшин вздохнул, почесал голову и быстро спросил:
— Жмакин, ты что про меня врешь?
— Да со скуки, — сказал Жмакин, — скучно мне, товарищ начальник.
— Будешь работать?
— Не буду, — сказал Жмакин.
— Ну и расстреляем к черту, — сказал Лапшин холодным и злым голосом, — паразит какой принципиальный нашелся. Не буду, не буду… Отец и мать работали?
— Матка моя, извиняюсь, была проститутка, — сказал Жмакин, — называлась Вера-Кипяток, — не слыхали? А папаша у меня был мерзавец…
Лапшин молчал.
Жмакин сел в постели и засмеялся.
— Я имею наследственность — не дай бог, — сказал он, — с меня взятки гладки. Один научный работник в одном детском доме при виде меня прямо-таки головой покачал. Не верите?
— Верю.
— Вот какие дела, — сказал Жмакин.
— А почему ты зарезался? — спросил Лапшин.
— Надоело.
— Что же тебе надоело?
— Жить так надоело.
— Вон что, — как бы с сочувствием, но и с прежней своей брезгливостью произнес Лапшин, — стало быть, не хочешь больше жить?
— Не хочу.
— Ты не обижайся, — сказал Лапшин, — я к слову.
