— Последнее просвистите! — сказала Патрикеевна из ниши, — Рассвистались!
Он замолчал и стал раздеваться. На чай никакой надежды не было.
18
Дождливым августовским вечером, когда Лапшин и Ашкенази играли в шахматы, пришел вдруг Васька Окошкин. Встряхнув макинтош, он развесил его на спинку стула, вытер душистым платком смуглое лицо и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Остались от козлика рожки да ножки.
— Рожки да ножки, — басом повторил Лапшин. — Рокируюсь, доктор!
Ему очень хотелось узнать, что случилось с Васькой, но он не подал виду.
Васька вел себя неспокойно, скрипел стулом, потом стал рыться в буфете, и в комнате запахло валерьянкой.
— Рожки да ножки, — спел Лапшин, кончая игру и ссыпая фигуры в коробку.
Ашкенази ушел.
— Ну, Вася, — сказал Лапшин, — угощу я тебя чаем с хлебом и с маслом.
— Иван Михайлович, — сказал Васька, — я тебя попрошу, пусти меня к себе пожить, сделай одолжение!
— А что?
— А то, — сказал Васька, — не могу я больше эти Вальпургиевы ночи переносить! Пьют из меня кровь две ведьмы. Ну сами поглядите, что от меня осталось…
— Довольно прилично выглядишь, — сказал Лапшин, — но это дело девятое.
— Правильно, — сказал Васька.
Он откусил огромный кусок хлеба с маслом и положил в стакан три куска сахару, потом, вопросительно взглянув на Лапшина, положил четвертый.
— Ничего, — сказал Лапшин, — можно.
— Чума их задави! — сказал Васька. — Зато маникюр мне делали по два рубля за штуку. Что я, на сахар себе не зарабатываю, а? Ну люблю сладкий чай, ну бейте, ну, эх!
Отодвинув от себя стакан, он сел на подоконник и стал глядеть на улицу.
— Ладно, Окошкин, чего так болезненно переживать! — сказал Лапшин. — Ну, наскочил на плохую женщину, подумаешь — делов! Иди, пей. Развелся ты или как?
— Убежал, — сказал Васька. — Они меня за селедками послали, на трешку селедок купить. Я трешку в кулак — и ходу. Хрен вон им, а не селедки!
Отпивая большими глотками чай, он с жадностью откусывал хлеб с маслом и говорил, как его мучают, как ему не дают есть, как ему приказали вывести в тещиной комнате клопов, как он уронил вазочку и какой был потом скандал.
— Ладно, — сказал Лапшин, — надоело. Только уж живи либо тут, либо там…
— Конечно, — согласился Васька.
Пришла с собрания Патрикеевна и, узнав, что Васька опять здесь будет жить, неожиданно обрадовалась. Ей пришло в голову, что теперь-то Васька должен платить за стол и что ей, пожалуй, тоже перепадет.
— Так что койку принести? — спросила она.
— Пойдем, принесем, — сказал Васька.
Когда расставляли койку, зазвонил телефон, и женский голос спросил у Лапшина, не здесь ли Окошкин.
— Здесь, — сказал Лапшин, передавая трубку Ваське.
Васька долго слушал молча, потом сказал:
— Не тарахтите, пожалуйста, как два мотоциклета.
Потом через несколько минут опять сказал:
— Попрошу террор не наводить.
И наконец, когда Лапшин прочитал передовую в газете, Васька произнес:
— Никаких претензий я к вам не имею, но с вами развожусь. Да! Хватит, подоили! Да! Так моей бывшей жене и передайте. Да! С приветом! Окошкин.
Повесив трубку, Васька сел на кровать к Лапшину, длинно и с облегчением вздохнул и сказал:
— Все в порядочке.
— Почитай лучше книжку, — сказал Лапшин. — Какой-то ты, действительно, нервный стал…
Они почитали еще с полчаса, потом Лапшин спросил, можно ли гасить свет. Но Васька уже не ответил — спал. На нем была новая нижняя рубашка, белая с розовым, и Лапшину сделалось смешно и немного жаль Ваську.
Комментарии
1
Отдел по борьбе с политическим бандитизмом.
