любил и порой только фыркал на своего друга. Размышляя таким образом, Марселино вспомнил о человеке с чердака. Прошло уже несколько дней с тех пор, как он впервые его увидел. Марселино подумал, что с приходом зимы подняться туда уже не сможет, потому что монахи будут чаще находиться в доме, чем вне его, хоть они и не боятся ни грозы, ни дождя, ни мороза, и каждый день выходят по своим делам. Но возвращаться они начнут раньше, а в доме станет тише, и его смогут услышать. Марселино решил снова подняться наверх и посмотреть на человека на чердаке, прежде чем наступит зима.
Он много думал о нём и строил самые разнообразные предположения. Во-первых, слезал ли тот человек когда-нибудь с чердака или всегда там и оставался, разведя руки и опершись о стену, как на протяжении стольких лет оставался в постели брат Негодный? Может быть, человек с чердака тоже болен? С одной стороны, Марселино с ужасом вспоминал тот миг, когда увидел его; с другой, ему было очень жалко, что тот человек совсем один и почти голый там, наверху, да, может быть, ещё и болен. От всего этого ему намного сильнее хотелось подняться и посмотреть получше. Конечно, братья говорили, что тот человек может унести его насовсем. Но если бы он хотел, — думал Марселино, — то мог бы сделать это уже давно. Сколько раз он оставался почти один в монастыре, в саду или в поле. Взрослому он не смог бы сопротивляться, и ему пришлось бы волей-неволей дать себя унести.
Когда закончился дождь и прошла гроза, Марселино уже решился. У него был план, и в плане этом нашлось место как для невидимого приятеля Мануэля, так и для Мура, который щурил полуслепые глаза возле самого очага на кухне.
— Слушай, Мануэль, нам надо наверх. Я всё сделаю, как в тот раз: пойду с палкой и с сандалиями в руке. Как дойду до двери, приоткрою её чуть-чуть и буду долго смотреть, не пошевелится ли этот. Если пошевелится — убежим. Если нет, я палкой открою ставни, и мы на него поглядим. А пока я всё это делаю, присмотри за лестницей, идёт? А то ещё вернутся братья и нас поймают.
Марселино ждал подходящего момента. Каждый раз, как он думал об этом, у него перехватывало дыхание. Но понемногу он привык и только внимательно вслушивался в разговоры братьев, чтобы лучше выбрать день своего следующего приключения.
Наконец этот день настал. Гроз больше не было, и монахи, как всегда по осени, были по горло заняты разнообразными приготовлениями к надвигавшейся зиме и прилагали, по повелению отца-настоятеля, все усилия, чтобы привести в должный порядок дом и собрать всё возможное подаяние. Зимы продолжались долго, и дороги, если не везло, становились совершенно непроходимыми. Случались годы, когда монахи оставались отрезанными от мира в своём монастыре по месяцу и даже больше, из-за снега, ветра, страшного холода и тому подобных причин, — и всё это время, конечно, никто не мог принести им ничего съестного. Таким образом, пришло время борьбы с приближающейся зимой. Братия чаще бывала вне монастыря, так что наступило благоприятное время для планов Марселино. Жди он дольше, братья, чего доброго, начали бы ремонтировать монастырь, чинить крыши, утеплять окна и заделывать все остальные лазейки, куда мог бы проникнуть мороз.
Однажды, в довольно уже прохладный и хмурый день, Марселино воспользовался отсутствием большинства братьев. Как обычно, дома оставались, не считая брата Негодного, брат Хиль в саду да брат Кашка в кухне, которому велено было приглядывать и за воротами. Марселино загодя припас длинную палку, чтобы ощупывать ступеньки и, если до этого дойдёт, открыть с её помощью ставни на чердаке. Очень тихо и осторожно (но не прекращая разговор со своим приятелем Мануэлем) он поднялся по лестнице. На четвёртой или пятой ступеньке доска громко скрипнула под его босыми ногами; мальчик очень испугался, — а ведь и так сердце чуть не выпрыгивало у него из груди!
— Мануэль, осторожно! — сказал он своему невидимому другу и продолжил путь наверх.
На этот раз мальчик не стал тратить время на чулан, а направился прямо на чердак. Он осторожно толкнул дверь, уже зная, что, открываясь, она страшно скрипит, и замер, пытаясь услышать хотя бы дыхание того человека внутри. Но нет: молчавший Марселино только и слышал, что стук собственного сердца, которое билось всё быстрее. Приоткрыв дверь ещё немного, он, как в прошлый раз, просунул в неё голову и внимательно всматривался, а слышать мог даже тихие-тихие звуки в деревянной стене, какие издают жучки-древоточцы. Наконец ему удалось различить очертания большого человека — всё там же, где в прошлый раз; никакого дыхания, однако, по-прежнему не было слышно. Казалось, человек смотрит на Марселино; но глаз его мальчик не видел, очень уж было темно. Чтобы проверить, что тот будет делать, Марселино просунул палку в щель и принялся двигать её в направлении человека. Ему было очень страшно, но хотелось знать, что же будет. Палка ткнулась человеку в ноги, и ничего не случилось. Уж конечно, этот человек болен или, может быть, мёртв. Марселино решил войти, но перед этим обернулся к лестнице и сказал тихо-тихо:
— Обязательно предупреди меня, Мануэль, если придёт кто из монахов.
Он весь дрожал, когда думал, что брат Кашка или брат Хиль, или, может, брат Бим-Бом, который всегда возвращался первым, хоть ноги его и были короче, чем у всех остальных, могут застать его там. Но больше всего он боялся отца-настоятеля, хотя и любил его тоже больше всех. Думая об этом, он сумел наконец протиснуть в щель ногу, потом туловище и под конец вторую ногу. Марселино был на чердаке. Пройдя немного вперёд, он споткнулся обо что-то невидимое, и грохот показался ему не тише грома. Он перестал дышать и весь сжался, — так замирают испуганные жуки. Сердце у него колотилось ужасно. Вот теперь-то человек проснётся от шума, схватит его и унесёт насовсем! А ему и шести-то нет, так что он и сделать ничего не сможет. У Марселино от страха стучали зубы; однако, по прошествии некоторого времени, он убедился, что ничего не случилось: ни братья не пришли, ни человек не проснулся, ничто другое не шевельнулось. Набравшись храбрости и осторожно передвигая ноги, стараясь не издавать больше ни звука, Марселино приблизился к окошку, с палкой наизготовку, и при слабом свете, пробивавшемся в щели, разглядел, как оно открывается. Оказалось, открыть его нелегко, — должно быть, этого давно уже никто не делал. Неожиданно Марселино услышал знакомый звук и рассмеялся про себя: просто испуганная крыса бросилась в свою нору. Наконец он сумел приоткрыть ставень и тут же взглянул туда, где был человек.
Марселино никогда ещё не видел такого большого распятия, чтоб совсем как настоящее, с Христом ростом со взрослого мужчину, прибитого к кресту размером с дерево. Мальчик подошёл к подножию креста, и когда старательно рассматривал лик Христа и кровь, каплями выступавшую у Него на лбу из-под тернового венца, руки и ноги, прибитые к дереву, и большую рану в боку, то почувствовал, что плачет. Глаза Христа были открыты, но голову Он слегка наклонил к правому плечу и не смог бы видеть Марселино. Мальчик стал осторожно подвигаться в сторону, пока не встал там, куда смотрел Иисус. Распятый был очень худ, подбородок Он опустил на грудь; щёки запали, а когда Марселино смотрел Ему в глаза, то начинал ужасно Его жалеть. Вообще-то Марселино уже много раз видел Иисуса — нарисованного на картине над алтарём в часовне, или на маленьких, почти игрушечных распятиях у братьев. Но никогда ещё он не видел распятия «взаправдашнего», как сейчас, которое он мог бы обнять двумя руками. И тогда, проведя рукой по худым ногам Господа, Марселино поднял к Нему глаза и честно сказал:
— Ты, наверное, голодный.
Господь не пошевелился и ничего не ответил. Тут Марселино пришла в голову неожиданная мысль, и, встав на цыпочки, чтобы Иисус его услышал, он шепнул Ему: «Ты подожди, я сейчас!», направился к двери и вышел на лестницу. Он был так взволнован увиденным, что даже не старался вести себя тихо. По дороге Марселино думал, как бы обмануть брата Кашку. И вместо того, чтобы отправиться прямо на кухню, он подошёл к дальнему окну, выходившему на огород. И там, убедившись сперва, что брат Хиль вдалеке трудится над своими грядками, закричал:
— Брат Кашка, ой брат Кашка, идите, смотрите, какая она большущая!
Едва прокричав это, Марселино побежал прятаться за дровяным ящиком, совсем рядом с дверью на кухню. Почти сразу он увидел, как вышел брат Кашка, бормоча что-то себе под нос. Тут Марселино со скоростью молнии бросился в кухню, схватил первое, что увидел из еды и побежал вверх по лестнице. Одним духом он влетел на чердак и, подойдя к большому распятию, протянул руку, предлагая Христу то, что принёс.
— Понимаешь, это только хлеб, — объяснил он, вытягивая руку так высоко, как только мог. — Больше ничего не нашёл, так торопился.
Тогда Господь опустил одну руку и взял хлеб. И прямо там, где висел, начал есть. Марселино поднял палку и сандалии, толкнул ставень и осторожно вышел, сказав тихонько Господу:
— Понимаешь, мне идти надо, а то я обманул брата Кашку. Но завтра я Тебе ещё принесу.
