Глава 16
Прощай, Кировабад, прощай
Выезжать планировалось ранним пятничным утром, на двух машинах. На нашей Генриетте должны были ехать мама, Гаянэ, Сонечка и Ба. Ну и папа, конечно, куда же без папы. А на пилотируемом дядей Мишей Васе – мы с Каринкой и Манькой. И вещи. Вещей, кстати, набралось три большие сумки, две наши и одна – семейства Шац.
– Вроде все самое необходимое взяла, – вздыхала мама, – а скарба получилось как на большой переезд.
– Надя, не переживай. Вон в Васе сколько места. Довезем! – утешала маму Ба. – Главное, ничего не забудь. Соску взяла?
– Соску нужно отобрать, чтобы взять! Разве у этого ребенка можно что-либо отобрать?
«Этот ребенок» – Сонечка. Когда сестре исполнилось полтора года, мама собрала волю в кулак и сказала – всё, пора уже и честь знать, надо ее от соски отучать. К тому времени Сонечка обзавелась пятнадцатью крепкими зубами, умела шепеляво, но вполне себе внятно изъясняться короткими предложениями и вообще выросла в достаточно словоохотливое и упрямое существо. Так уж завелось исторически, что все наши дети очень рано научились говорить. Я, например, свое первое сложное слово – «разноцветный» – выговорила в восемь месяцев. Каринка заговорила чуть позже, месяцев в одиннадцать, но зато сразу простыми словосочетаниями. Если я была очень медленным ребенком и слова выдавала из себя со скоростью в час по чайной ложке, то Каринка строчила как пулемет, притом говорила исключительно тогда, когда перемещалась по квартире. А по квартире она перемещалась только на попе, садилась на пол, спиной к движению, и, резво перебирая ногами, развивала космическую скорость, сыпля по ходу искрометными наблюдениями степного акына.
– Мама пьисол! Тапоцку надель. Цихнуль. Исо йаз цихнуль. Будь здайов, шпашиба!
Гаянэ, в отличие от нас, молчала в тряпочку до года и трех месяцев.
– Ну хоть один нормальный ребенок! – радовалась мама, но не тут-то было. Однажды она оставила дочь спящей и ушла в магазин – за хлебом. Вернулась минут через двадцать. Открыла тихонько дверь, оцепенела – в спальне Гаянэ с претензией выговаривала кому-то, притом разговор периодически прерывался странным скрипом. Мама осторожно заглянула в комнату к дочке.
В кроватке, всклокоченным от беспокойного сна затылком к двери, сидела Гаянэ и убаюкивала куклу.
– Спышь? – любопытствовала она. – Говойу, спышь?
Кукла лежала смирно, с закрытыми глазами, руки вдоль тела. Вроде спала. Гаянэ несколько секунд наблюдала за ней, потом сдергивала с подушки и со скрипом сажала. У куклы моментально открывались глаза.
– Яцем не спышь? – выпытывала Гаянэ. – Яцем? М? Хоцес спать?
Не дождавшись ответа, она укладывала куклу на спину. Та мигом закрывала глаза.
– Спышь? – заводила по новой Гаянэ. – Совьсем спышь?
Мама тихо вышла из комнаты. Постояла несколько секунд в задумчивости. Подошла к входной двери и громко хлопнула ею. В спальне моментально воцарилась гробовая тишина. Она зашла к Гаянэ, поцеловала ее в розовую щечку:
– Уже не спишь?
Гаянэ отрицательно замотала головой и потянулась к маме, показывая жестами, что хочет на руки.
– Скажи: «Не сплю».
Дочка сделала такие изумленные глаза, что мама на секунду даже засомневалась в том, что слышала, как она только что разговаривала с куклой.
Гаянэ еще полгода хранила молчание, а потом решила выгулять в свет свой словарный запас.
– Ампицийин, – звонко подняла она родителей в семь часов утра.
– Чего? – испугался папа.
– Ампицийин и пойосканыя. Содый!
– Чего-о-о-о-о?
– Чего-чего, – передразнила мужа мама, – помнишь, о чем вчера по телефону со своим пациентом говорил? Ты ведь ему советовал принимать ампициллин и делать полоскания содовым раствором! Так?
– Ну!
– Ну. Вот она и повторяет за тобой. Правильно я говорю, Гаечка?
– Дя!
Так что официально наша сестра начала говорить в год и три месяца. А сколько она до этого по большому секрету сама с собой разговаривала – никто не знает. Могла с рождения, с нее станется. Она у нас ребенок с такими удивительными способностями, что мама иногда пугается. Например, Гаечка умеет разговаривать с птицами. Если на крыше гаража напротив вздорно каркает ворона, сестра подходит к окну и начинает выговаривать ей:
– А чего это ты каркаешь? Холодно тебе?
– Кар! – жалуется ворона.
– А перья тебе зачем? Про перья совсем забыла?
– Кар-кар, – кручинится ворона.
– Ничего. Скоро весна придет, тепло будет.
– Кар?
– Точно говорю!
И ворона, щелкнув на прощание клювом, улетает прочь.
Этим летом Гаянэ красиво зацепила трубой пылесоса светильник в гостиной и разбила два плафона. Гонялась за мухой, пыталась засосать ее в трубу. На мамин вопль, зачем она это сделала, Гаянэ исчерпывающе объяснила, что в пылесборнике живет паук, и ему там голодно.
– Да где тут паук! – рассердилась мама и выдернула из пылесоса мешок. Тут же оттуда выпал большой паук с серым крестообразным рисунком на спине и, сердито волоча за собой паутину, потопал под шкаф. Чуть ли не пылесосной крышкой хлопнул, обиженный бесцеремонным обращением мамы.
– Я зе говорила! – пожала плечом Гаянэ.
– Это ты его сюда засосала?
– Нет! Он там узе три дня зивет!
Кстати, Гаянэ очень даже четко умеет выговаривать «ж». Но почему-то постоянно съезжает на «з». И вообще под настроение может многие слова переиначивать. Котлету упорно называет «лекаткой», воскресенье – «выскрысеньем», а нашу машину Генриетту – Ригенеттой. Впрочем, учитывая, как ее укачивает в дороге, вполне возможно, что Ригенетта – это мелкая месть Генриетте за предоставленный при езде дискомфорт.
Что касаемо нашей любимой Манечки, то и тут без оригинальностей не обошлось. Ба рассказывала, что заговорила она поздно, почти в три года. А до этого, сосредоточенно сопя, ходила по дому, выколупывала со стен штукатурку и с удовольствием ее ела.
– Это почему я ела штукатурку? Вы что, не кормили меня? – надувалась от таких возмутительных речей Манька.
– Конечно, кормили! И кашами, и мясом, и рыбой, и разновсяким молочным, и протертыми овощами. Завтрак, обед, полдник, ужин – все как положено. И яичную скорлупу в порошок сотрем и в еду добавим, и отварные вкрутую яичные желтки! И солнечные ванны организуем! А толку?
– Чего это «а толку»?
– Того! Рахит мы тебе быстро вылечили. А вот от штукатурки отучить никак не получалось. Поэтому и говорю, что толку было ноль!
Толку действительно было ноль, ведь бросать есть штукатурку Манька не собиралась. Сначала она отколупала ее со стены рядом с манежем, где ее оставляли поиграть. Потом, когда взрослые догадались перетащить манеж в центр комнаты, чтобы ребенок не мог дотянуться до стены, Манька стала устраивать демарши из визга и ора – требовала незамедлительно предоставить ей новую порцию вкусно пахнущей сыростью и строительным материалом штукатурки. На попытки подсунуть творог или яичный желток отвечала горькими слезами. Маньку возили в Ереван – показывать педиатрическому светилу. Светило
