Когда эта группировка и обрамляющая ее свита интеллектуалов (экономистов, журналистов, социологов) пришли к власти, наша песенка была спета. Нас не могли не сдать любому, кто согласился бы заплатить даже самую скромную цену — будь то наша отечественная мафия или зарубежные гуманисты. При условии, разумеется, что покупатель обещает разрушить ненавистную «советскую империю» и установить цивилизованную демократию (то есть, запретить устаревшую КПСС и передать часть ее богатства маленькому, милому Движению демократических реформ). Этими принципами ни Горбачев, ни Бакатин поступиться не могли. Этих идеалов у них не отнимешь.
После учредительного съезда Движения демократических реформ один из его основателей, мэр Москвы Г.Х.Попов в своей пресс-конференции рассуждал о том, как, по его мнению, надо будет поступать в случае массового недовольства радикальной экономической реформой (если, не дай Бог, кого-то «поднимут на вилы»). Страх перед голодной толпой «люмпенизированных социальных иждивенцев», как мэр обычно называет трудящихся, стал, похоже, навязчивой идеей новых отцов русской демократии.
Вот как выразил Г.Х.Попов их установки: «Я считаю возможным и необходимым применить в этом случае силу и применить ее как можно скорее. Лучше применить безоружных милиционеров, чем вооруженных. Лучше применить вооруженную милицию, чем выпускать войска. Лучше применить войска, чем выпускать артиллерию, авиацию… Так что с этой точки зрения — вопрос простой».
И все же полезно разобраться в этом простом для демократа Попова вопросе, ибо выпускать войска или авиацию будут именно против нас, и не какой-то большевистский тиран, а избранная нами демократия. Нам надо разобраться в наших собственных замутненных мыслях.
Итак, по порядку. Общеизвестно, что в мире не найдешь столь терпеливого и непритязательного народа, как русский — на Западе это и называется «загадочная русская душа». Так что Попов, как и другие демократы, прекрасно знают, что возмущенные люди выйдут на улицу лишь когда дело дойдет до крайности. Не потому, что с жиру бесятся или требуют каких-то гражданских прав, а потому, что дети начали болеть и умирать с голоду (старики, видно, умрут тихо). Именно против этих людей Попов «считает возможным и необходимым применить силу». Да еще как можно скорее.
К чему же такая спешка? Чтобы путем устрашения парализовать всякие попытки сопротивления. Так грабитель наносит жертве быстрый и сравнительно безвредный удар («лучше милицию, чем войска»), чтобы парализовать волю — а вовсе не потому, что ему нравится бить людей. А что раздетый на морозе человек замерзнет, или дети после вздувания цен захиреют — так это издержки переходного периода, зато всем будет лучше, когда у нас появятся богатые. Источник богатства в обоих случаях один и тот же — не производство, а перераспределение благ (а значит, обнищание ограбленных одинаково неизбежно — снимают ли с тебя пальто в переулке или заставляют покупать мясо по 60 рублей).
Чего добивается мэр с помощью угрозы применения силы (на языке дипломатов эта угроза — действие скорее войны, чем мира; в нашем случае войны против собственного населения)? По сути, добивается ликвидации уже последнего оставшегося у населения средства волеизъявления. В течение шести лет мы видели, как под лозунгом демократизации сокращались возможности населения выразить свои идеалы и интересы. Устранены все старые, «нецивилизованные», хоть и со скрипом, но действовавшие системы: парторганизации, профсоюз, трудовой коллектив, народный контроль, общественное мнение, пресса, вынужденная следовать официальной идеологии. Одновременно парализованы все обещанные демократические механизмы: разогнаны советы, бутафорией стали парламентские шоу и референдумы, резко антирабочие позиции заняла пресса. И, как логичное завершение всего демократического фарса — угроза применить артиллерию и авиацию против городов, где будут иметь место антиправительственные демонстрации. Ведь не думает же Попов, что самолеты и гаубицы будут гоняться за отдельными профсоюзными активистами или даже партийными ячейками. Для этих родов войск объектом является целый населенный пункт.
Но угрозы и идея парализующего «безвредного» удара — мелочь. Важнее вся военно-демократическая доктрина лидера ДПР, вся цепочка допустимых для него действий. Их диапазон он очертил сам: от невооруженных милиционеров — до артиллерии и авиации. Это значит, что установившаяся в результате перестройки «демократия» в арсенал своих законных и допустимых политических средств включает уничтожение больших масс безоружного населения с помощью современной военной техники. В этом отношении она делает колоссальный шаг вперед по сравнению со всеми известными диктаторскими режимами.
До сих пор в истории человечества кровавые режимы втягивались вопреки своей воле в войну на уничтожение против населения. Этому всегда предшествовал длительный период репрессий против конкретных лиц из числа оппозиции. Если и бывали бомбардировки населенных пунктов (как, например, в Сальвадоре или Гватемале), то, во-первых, уже на этапе открытой гражданской войны с вооруженной оппозицией. А во-вторых, против населения, очень отличного от элиты в этническом и культурном отношении (против курдов в Иране и Ираке или крестьян-индейцев, которые до сих пор являются «чужим» народом для креолов Сальвадора). Попов же допускает возможность авиационных бомбардировок населенных пунктов России в тот момент, когда и речи нет об организованной гражданской войне, а возможны лишь стихийные вспышки отчаяния.
При этом начисто отсутствует этап «втягивания» в войну, когда насилие хоть как-то оправдывается принципом «око за око». Напротив, теперь считается признаком демократии и правового государства, что нормальных полицейских преследований оппозиции не будет — объектом ударов будет именно население. В сентябре по телевидению Иваненко изложил программу нового, «демократического» КГБ России. На вопрос, откуда теперь исходит опасность для государства, он ответил, что теперь КГБ не будет заниматься диссидентами, главная опасность —
О чем говорит импульсивное, откровенное высказывание Попова? О том, что в его мышлении (и можно утверждать, что в мышлении его единомышленников-демократов) отсутствуют инстинктивные, подсознательные запреты на определенные действия в отправлении власти. Отсутствуют те табу, которые без всякого усилия ума, а просто биологически (сердцем) заставляют властителя держаться в рамках некоторых нравственных пределов. Любой политик, который такие пределы имеет, на заданный Попову вопрос, ответил бы совершенно по-иному. Он указал бы тот порог, который не в силах переступить и по достижении которого он уйдет в монастырь или пустит себе пулю в лоб. Быть может, этот политик при виде крови сам обезумеет и перейдет все пределы, но сейчас, в светлый день Движения демократических реформ (чего стоят одни слова!), перед микрофонами прессы, нравственный политик гонит от себя саму эту мысль.
Во многих отношениях перестройка оказалась революцией, принципиально отличающейся по своим разрушительным последствиям от всех революций, которые пережило человечество. Причина в том, что эта революция — совершенно новое явление в этическом плане. История не знает такого масштаба обмана, таких изощренных предательств и интриг. Перестройка и тесно связанные с ней явления в других странах вводят человечество в эпоху политического постмодерна, где не действуют привычные нормы и ограничения (бомбардировки Ирака и, в еще большей степени, использование всего его мирного населения как заложников, убиваемых голодом — всего лишь примеры). Высказывание Попова обнажило страшную вещь, о которой предупреждали некоторые теологи уже в 50-х годах: наступил момент, когда политики отбрасывают служившие ранее маскировкой христианские нормы. Впервые явно и открыто переносятся в политику моральные устои самой безнравственной, почти вненравственной, категории преступников — тех, кто исповедует беспредел.
Конечно, остается еще молчаливая сила, на которую ссылается Попов, но которая, по обыкновению, никак не реагирует на высказывания политиков. Это — Советская Армия. И нельзя не обратиться к ней с вопросом. Неужели она уже настолько трансформировалась, что достаточно Попову ее выпустить против голодного народа, как она с готовностью нажмет на гашетки орудий и бомбовых люков? Или это — клевета? Не случайно Попов выбрал столь необычный термин. Он не сказал: «послать войска, направить авиацию». Выпустить! Как будто речь идет о своре, горящей от нетерпения и ждущей лишь разрешения броситься на
