Такая стройная сверкающая красавица с пышной облачной копной на макушке…
Из одного окна – корова, из другого – телебашня. Корова – и телебашня – вот они, картинки московской жизни шестьдесят восьмого года.
…А субботними вечерами слышен колокольный звон: неподалёку, минут десять пешком от нашего дома, – ещё одна деревенька: Аксиньино. С маленьким круглым прудом, заросшим камышом и старыми ивами, а рядышком – церковь с голубыми куполами…
Внутрь я не заходила – почему-то боязно: вот, думаю, зайду – а меня о чём-нибудь спросят, и что я скажу?… Но когда в раскрытое окно залетает с мягким ветерком тихий и ласковый колокольный звон – на сердце становится как-то особенно… Как-то особенно хорошо.
Дождь… телефонная будка, моё убежище, приткнулась к углу большого детского магазина «Смена», и я смотрю сквозь мокрые и туманные окна моего батискафа на большие, залитые дождём витрины, в которых одёжки и игрушки, куклы и паровозики, ползунки в смешных рисунках на маленьких смешных манекенах, и отчего-то щиплет глаза, и никто не видит меня, и можно не стыдиться своей старомодной сентиментальности… Зайду ли я когда-нибудь в этот магазин не просто так, а с великой целью – купить для Своего Малыша вот эти разноцветные кубики для его великого строительства? или вот эти маленькие башмачки, чтобы он топал в них по солнечной дорожке… Никогда не хотела замуж и не хочу (замуж – это что-то страшшшное!), но уже много лет мечтаю о своём малыше… и вот смотрю в витрину детского магазина под августовским дождём, летом шестьдесят восьмого года, и знаю, что никогда этого не забуду: как лил дождь, и как я спряталась в красную телефонную будку, и как смотрела сквозь дождь и сквозь два стекла – на символы иной жизни, полной смысла и тепла… и как мне хотелось плакать от нежности… а ещё больше – от пустоты моей собственной жизни… вот телефонный автомат, вот монетка в моём кармане, «двушка» – но некому позвонить, нет ни одной родной души в этом огромном городе, или хотя бы просто знакомой… не считая старушки из Безбожного переулка… но ей звонить совершенно не хочется…
Да, в первые московские дни было ощущение, что попала внутрь калейдоскопа, внутрь сказки, внутрь праздника… Но очень быстро чувство щенячьей радости сменилось чувством пронзительного одиночества. Разноцветные стёклышки померкли… Ни за одним светящимся стёклышком-окошком меня никто не знал, не ждал…
Многоликая пустыня. Порой, оцепенев на мгновение посреди уличной толчеи, хотелось крикнуть отчаянно: «Ау, люди!…»
Ни одной родной души. Ни одного знакомого лица.
…Красные трамваи в Безбожном переулке… на Трубной площади… красные трамваи на Соколе… звенят и звенят… связывая меня с моим детством в далёком южном городе…
Если прищурить глаза и смотреть на пробегающие мимо трамваи – за туманным стеклом… звонкие мокрые трамваи… кажется – красные сверкающие иглы сшивают прошлое с настоящим, неутомимо сшивают в единое полотно жизни… трамваи стучат, как бабушкина швейная машинка: «Всё – во всём… всё – едино…»
Всё переплелось, связалось, не различить – где начала нитей, а где концы…
БУМАЖНЫЕ ГОРЫ И БЕЛЫЕ ХРИЗАНТЕМЫ
…Будильник я заводила на пять утра… Но просыпалась на несколько минут раньше – и быстренько нажимала на кнопку звонка, только бы он не успел прозвонить и разбудить Маришку, которая спала рядом со мной, свернувшись калачиком, очень трогательно, как котёнок… Несколько минут я лежала, не раскрывая глаз, а под веками – пёстрыми бабочками пролетали последние кадры сновидений… Потом, не зажигая огня, бесшумно пробиралась на кухню и ставила на огонь чайник… Чашка крепкого чёрного кофе – и я выходила на улицу – в сырость и мрак…
…Октябрь, сырость и мрак, запахи листьев и мокрой земли… на небе – крупные, яркие звёзды… Фонарей в нашем микрорайоне ещё нет, и только звёзды освещают мне путь… До метро «Речной вокзал» – полчаса пешком через пустыри и крошечные деревушки, которые пока ещё не успели снести… Заборы, чёрные покосившиеся избы, доживающие последние месяцы, или дни… низенькие сараи и поленницы, слышны хриплые голоса петухов, орущих спросонья в тёмных сараях, как будто их разбудил шорох листьев под моими шагами…
Спите, глупые, вам же не надо на работу, как мне, можете дрыхнуть… вот, я уже прошла мимо – и больше ни души вокруг, уж больно темно и рано… Можно идти и разговаривать с собой… Или с тобой, отец… Да нет, вовсе мне не страшно, только собака какая облает, но собаки все за заборами, в тёплых конурах, и только я одна топаю в этой сырой тьме… А листьями пахнет так остро, как в глухом лесу, хорошо, что мы живём на окраине, можно сказать – в деревне, вот уже откуда-то потянуло печным дымком… наша улица называется Лавочкина, это оттого, наверное, что повсюду у покосившихся заборов старые лавочки, когда-то в стародавние времена здесь, наверное, любили сиживать местные красавицы в пышных сарафанах… А самой улицы ещё нет, только микрорайон одинаковых панельных девятиэтажек среди деревенского круговорота, петушиного крика, тут и коровы ещё пасутся на лужках, а бабушка из Днепропетровска пишет: как вы там живёте в этой Москве, это же сумасшедший город – камень да асфальт, да магазинные толпы… Ну, это толпы в центре, в ГУМе и ЦУМе, а на нашей окраине в пять утра я совершенно одна, даже намёка на толпу нет, и никакого асфальта под ногами, а только глинистая тропинка, заваленная яблоневой и тополиной листвой, на нашей окраине много яблонь и тополей…
Подхожу к метро.
Станция ещё закрыта, но небольшая отсыревшая кучка полусонных людей, всегда одни и те же, уже ждут у входа. Наконец, дежурная тётечка в униформе открывает стеклянные тяжёлые двери. Первый поезд уже стоит у платформы… в вагоне холодно… я сажусь обычно на угловое сидение, здесь уютнее и теплее. Теперь можно подремать под мерный цокот колёс… главное – не уснуть крепко, чтобы не проспать свою остановку. Водный стадион… «Осторожно, двери закрываются!» Войковская… «Осторожно, двери…» Да никого нет ещё, чтобы защемляться дверьми! Но магнитофонная плёнка волнуется о несуществующих пассажирах… «Осторожно, двери закрываются!» Сокол… Аэропорт… Динамо! – это моя.
…За двенадцать минут тёплого укачивания через моё
