черепаху накормим, цветочки на лоджии польём и – вперёд! К нашим любимым муравейникам. Запасёмся сахаром, прихватим два раскладных стульчика (подарок бабушки Милы, со скамейками ходить было неудобно).
Нам предстоят долгие научные наблюдения…
Иногда к нам приезжает Оля.
Про мою подругу Олю нужно сказать особо. Мы дружим уже много-много лет.
Сначала мы учились с Олей в Полиграфическом институте. Правда, я на втором курсе ушла. Но дружба наша на этом не кончилась. Потом я заразила Олю пантомимой, и мы стали вместе ходить в студию к Анатолию Бойко. Правда, я потом ушла из пантомимы, но дружба наша на этом не кончилась.
Когда я увидела Олю в первый раз, я была потрясена. Бывает же такая совершенная красота! Это была самая красивая девочка на нашем курсе. Казалось, Господь очень долго вытачивал её образ, чтобы довести его до полного совершенства: Высокая, тоненькая, с густыми, тёмными длинными волосами. Никаких чёлочек или завитушек. Такая абсолютная чистота образа. Глаза тёмные, миндалевидного разреза. Ресницы густые и прямые, как стрелы. Взгляд открытый и прямой, без всякого кокетства. Казалось, она и не догадывалась, каким совершенством является. Черты лица не крупные и именно точёные. Но главное – конечно, глаза. И сочетание чёрных волос и бледно-матовой кожи. Она была как из чистого мрамора. Как цветок лотоса. Такой чистый, завершённый образ.
Мы подружились на первой студенческой картошке, когда нас, девчонок- первокурсниц, послали в подмосковный колхоз собирать под дождём картошку на раскисших полях… Потом, в Москве, мы сдружились ещё больше – шесть девчонок. С каждой из них у меня были особые отношения. Но именно с Олей дружба оказалась на всю жизнь.
Я полюбила всю их семью. У Ольги потрясающе красивые родители, и мама и папа. Природа перемножила их красоту, чтобы сотворить Ольгу. А главное – она родилась от большой любви. Её родители любили друг друга с юности. Для меня они были идеальной парой, и, глядя на них, я думала: «Бывает же в жизни ТАКОЕ!»
Олина мама мягкая, тёплая, заботливая. Очень домашняя. Только я приходила к ним, она тут же начинала меня кормить. А потом мы с Олей отправлялись бродить по Москве… Мы обожали бродить по Москве, особенно осенью. Я никогда не забуду эти наши блуждания в дождях и листопадах…
Оля жила на Смоленской площади, она и сейчас там живёт, с окнами на Садовое кольцо, в старом сталинском доме, с высоченными потолками, широченным коридором, который служит библиотекой, здесь же стояло кресло, в котором по вечерам сидел Олин отец и читал газеты… По профессии он врач. Работал со спортсменами и с космонавтами. Очень много, почти непрерывно курил. Видимо, ещё с фронта. Я так его и запомнила: в старом кресле, с сигаретой и газетой…
А Олина мама, Элла Яковлевна, – тоже врач, детский рентгенолог. Когда с Антошей что-то случалось, я везла его к Элле Яковлевне…
Мы, Ольгины подружки, были уверены, что Ольга самой первой из нас выйдет замуж. Уж очень она была хороша собой. И умна. И остроумна! Казалось бы, такая классическая красота должна быть холодной, а Ольга была весёлой и смешливой девушкой – вот такое удивительное сочетание. На первом же курсе в неё влюбился мальчик-второкурсник. Красивый и печальный, ниже её на голову. Он был горбун. Он ходил за Ольгой тенью, он писал ей восторженные письма… Она решительно не знала, что с этим делать. Ей было его жалко, но – не более того. А он так горестно и страстно взирал на неё, свою богиню… Да, он был бы счастлив, как Квазимодо, ночевать под дверью, на коврике, на пороге дома своей Эсмеральды…
Девчонки смеялись над воздыхателем. Он был из какой-то другой эпохи… Однажды он остался стоять, облитый хохотом, в пустом коридоре. У меня сжалось сердце от жалости к несчастному горбуну. Когда-то, в школьные годы, я тоже чувствовала себя изгоем, и поэтому очень хорошо понимала его. Я подошла и сказала: «Простите их. Они не понимают…» Я думала: ему станет легче, когда он увидит, что я-то его понимаю. Но он посмотрел на меня почти с ненавистью. И ничего не ответил. Я помню этот взгляд и сейчас, спустя много лет, – взгляд, полный ненависти, льда и отчаянья…
А когда мы были на втором курсе, мальчик-горбун умер… Нет, он не покончил с собой от несчастной любви, он умер от больного сердца. Видно, оно не выдержало таких сильных переживаний. Я стояла перед его портретом в чёрной рамочке, который висел в коридоре института, на первом этаже, недалеко от раздевалки… Ему было всего 19 лет. Он умер от несчастной любви. Оказывается, такое бывает и в наше время…
Нас было шестеро, девчонок в нашей компании. И вот пятеро уже побывали замужем, кто-то успел и родить, и развестить. А Ольга – до сих пор одна. Как будто мальчик-горбун с горящими глазами, оттуда, с небес, не подпускает к ней никого… Хранит её чистоту.
Ты знал, что Оля – моя самая лучшая подруга. Ты скучал по ней, когда она долго не приезжала. Идём по нашей Берёзовой аллее, и ты напеваешь:
Поясняешь: «Стих про тётю Олю Тишлер».
В доме на Смоленской площади все любили Антона.
Ольгин отец говорил дочери: «Ну, когда уже и у меня будет такой внук?»
Что она могла ему ответить?…
Когда другая моя подруга, Наташа Дюшен, вышла замуж за Андриса Слапиньша и уехала с ним в Ригу, только Ольга связывала меня с моей юностью.
Она приходила всегда на наши дни рождения: мой и Антошин. Это стало традицией. Иногда Ольга была единственным нашим гостем. Она одаривала Антона потрясающими книгами! После института она какое-то время работала в книжном магазине, а это были времена книжного дефицита, особенно было трудно достать хорошую детскую книгу, они расходились мгновенно, и Ольга всегда помнила о моём сыне-книгочее. Добрая половина Антоновой детской библиотеки – это подарки Ольги, спасибо ей огромное. Она никогда не приходила к нам без книг. Зная, что для нас это – самый сладкий подарок. Слаще чего бы то ни было другого. Сначала я читала их Антону, через много лет – Ксюше. И великолепное издание Маршака, с чудными картинками, и гениальные рассказы о природе Сладкова, и толстый том Носова – все
