– Маша, представляешь, а ведь я в Театральный институт благодаря твоим стихам поступила! Я на вступительных экзаменах читала твоё стихотворение про Марьину Рощу, моё любимое:
Комиссия чуть не плакала… И меня приняли!
– Я рада… Не тому, что плакали, а тому, что приняли.
Мы смеёмся.
– Странно… хотя твои стихи грустные, но когда я их перечитываю, я чувствую, что у меня прибывают силы… Удивительно! И те, которые ты подарила мне когда-то, и новые.
– А где ты новые читала?
– Как где? В журнале «Эстрада и цирк»!
– Ах, да!
– Я сохранила все номера.
Мы стояли на балконе, она меня утащила сюда, чтобы пообщаться наедине. Я поняла, что ей не очень хочется, чтобы муж присутствовал при нашем разговоре. Она сказала:
– Мой муж очень хороший. Очень любит меня. Кстати, он преподаёт в ГИТИСе, мы там и познакомились. Но он слишком ревнив. Ревнует меня к прошлому, к Лёне… Ну, расскажи, где ты? как ты?
– Литинститут закончила. Работаю, пишу рецензии на рукописи. Жду книгу, через несколько лет, надеюсь, выйдет. Там много стихов и цирке и о Лёне.
– Подаришь потом?
– Конечно!
– Твоя мама сказала, что у тебя сын?…
– Да. Четыре с половиной года уже. Четыре с половиной года сплошного счастья. Такое солнышко!
– Какая ты молодец, что родила сына! А как назвала?
– Антоном.
– А почему не Лёней?
– Понимаешь, Яся… Да, я хотела когда-то… Но потом поняла, что у каждого человека должно быть
– Наверное, ты права…
– А ты как? Ещё летаешь?
– Летаю! Когда институт закончу (я – на отделении режиссёров цирка), тогда можно будет подыскать работу поспокойнее – режиссёром, в цирке, или в училище. Но пока молодая, пока есть силы – не могу не летать! Это как наркотик.
– Потрясающе! Ты – фантастический человек.
– Сейчас у меня отпуск. А потом – гастроли во Франции.
Мы смотрели на летнюю пустынную улицу… было так тихо… и так странно… Казалось, где-то совсем рядом – невидимая дверь в прошлое – в Семидесятые Годы… И эта дверь распахнута… И оттуда веет на нас теплом и музыкой Тех Лет…
– Какое всё-таки счастье, что этот человек
– Он не прошёл, Яся, он остался…
– Да. Ты права. Это так.
Навестили с Антошей в Староконюшенном переулке Валконду, у которой я когда-то жила. Её котёнок Степашка вырос в здоровущего Степана. Валконда по-прежнему не пьёт, работает в маленькой картинной галерее смотрительницей зала.
Антон меня извёл вопросами, которые задавал по нескольку раз в день:
– Тебе когда уже будет тридцать лет?
– Через полгода, Антоша!
(Через месяц… через неделю…)
Мой мальчик так ждал этого дня, что я решила его отметить.
Позвала друзей: Каптеревых, Пресманов, ну и конечно, Олю Тишлер, Наташу Дюшен, которая ненадолго приехала из Риги. Бориса Глебовича и других моих друзей из Литконсультации. Наготовили мы с Антошей салатиков, испекли пирог с яблоками, устроили большое чаепитие.
Каптерев поднял бокал и сказал слова, которые ввергли меня в страшное смущение, но в сердце своём я была бесконечно счастлива и несказанно благодарна ему за эти слова, которые помню всю жизнь. Он сказал: «Хочу поднять тост за прекрасную женщину, прекрасного поэта и прекрасную мать!»
Было очень много цветов. И так тепло и хорошо в тот день…
А мама моя на мой день рождения не пришла. Сказала, что у неё болела голова. Может, и болела… А может, в знак протеста не пришла. Она почему-то не хотела, чтобы я отмечала день рождения.
– Что за бездумная трата денег? – возмущалась она.
– Да я же не пиршество какое закатываю, а просто чаепитие с друзьями, что тут плохого?
– Не вижу смысла. Если ты решила ехать на Украину, то при чём тут день рождения?
– А какая тут связь, мама? И я же не прошу у тебя денег. Ни на то, ни на другое.
Она почему-то сильно обиделась. И не пришла.
Я никогда не могла понять свою маму. Она – самый непостижимый для меня человек.
Ночью, накануне отъезда на Украину, писала наш дневничок… Пытаясь разобраться в наших трудностях последнего времени. Ты стал обидчивым и раздражительным. Серёжа Романов и Гавр меня утешали: говорили, что четыре года – это первый переломный возраст, и у всех так,
