круг? Как вас зовут в школе? Вы еще учитесь, не так ли?
— Э, я… нет… то есть да.
— Странно, что вы сомневаетесь. Уж это-то можно знать наверняка. А как зовут вас ваши лучшие друзья?
— Э… Замарашка, — невольно вырвалось у юноши.
— Отличное прозвище, — кивнул Майкл. — С вашего разрешения и чтобы потом мы могли разобраться, кто что сказал, я буду звать вас Замарашкой. А теперь, Замарашка, объясните, зачем вы ко мне пожаловали?
— Майкл Гартигэн — ваше истинное имя?
— Да.
— Я вам не верю.
Майкл печально покачал головой.
— Став стариком, Замарашка, и сидя в инвалидном кресле, вы пожалеете об этом.
— Это я Майкл Гартигэн!
— Вы уверены?
— Еще бы! Взгляните сами! — он протянул писателю свой котелок. — Там, внутри!
Майкл нерешительно взял шляпу и прочел на грязной подкладке: «М. Р. Гартигэн, 256».
— Мой дорогой Гартигэн, — старший Майкл откашлялся. — Действительно, это знаменательное событие в нашей жизни, — он встал, торжественно пожал руку гостю и вновь сел. — Я посвящу вам свою следующую книгу. «Майклу Гартигэну, с восхищением и наилучшими пожеланиями». Пусть критики подумают, что к чему… Если, — добавил он. — они способны думать.
— Мои приятели считают, что вы — мой отец.
— Надеюсь, что нет, — обеспокоился Майкл. — Ну разве вы не можете сказать им, что я слишком молод, слишком осторожен, слишком… впрочем, достаточно и этого. А почему бы вашему настоящему папаше не приехать как-нибудь к вам и посмотреть, как во втором тайме вы ведете за собой школьную команду, чтобы потом вы могли представить его друзьям?
— Святой боже, я в выпускном классе и уже не играю в регби. Признайте за мной хоть право на собственное достоинство!
— Поверьте, мистер Гартигэн, я признаю за вами очень многое. А теперь я дозволяю вам вернуться к вашим школьным друзьям и сообщить им, что вы не мой сын. Вы добивались именно этого?
— Я добивался того, чтобы вы прекратили пользоваться моим именем. Следующей осенью я поступлю в Оксфорд, потом собираюсь стать писателем. А как я могу писать, если вы присвоили мое имя?
— Вам придется поступить так же, как в свое время поступил я. Присвойте себе чье-нибудь имя.
— Так вы признаетесь! — торжествующе вскричал Замарашка. — Я знал, что ваше настоящее имя совсем другое! Вы не имеете никакого права зваться Майклом Гартигэном!
— Уверяю вас, у меня есть все права. Подтвержденные официальными документами и все такое.
— Если уж вы гоните эту ужасную халтуру, не могли бы вы подписывать ее собственным именем и не порочить моего?
— О, поверьте мне, я не желал ничего иного. Многие месяцы я представлял себе хорошо воспитанных мужчин, обращающихся на обеде к элегантным женщинам со словами: «Вы читали „жрицу крокодилов“?» Как часто мне виделись бородатые члены «Атенеума» {2}, спрашивающие друг друга над биллиардным столом: «Кто этот Томас Харди, о котором только и говорят?» Сколько раз…
— Так вас зовут Томас Харди?
— Звали, Замарашка, звали. Но я не затаил обиды на другого мистера Харди. Я не врывался в его квартиру, чтобы спросить, что он хотел этим сказать. Я не хныкал, что он загубил мою литературную карьеру тем, что мое имя стало известным в каждом доме. Нет, я посидел в туалете моего издателя и придумал Майкла Гартигэна. И вот вам мой совет, Замарашка: соберитесь с мыслями… или, разумеется, снимите штаны, как вам больше нравится, и сделайте то же самое.
— Не слишком ли дерзко, знаете ли, — с достоинством ответил Замарашка, предполагать, что мы оказались в аналогичной ситуации? Томас Харди, несмотря на его устаревшее понимание романа и недостаток вкуса, был, по крайней мере, честным писателем, немного разбиравшимся в сельском хозяйстве. Таким образом…
— Приберегите остальное для вашего доклада на заседании школьного литературного кружка, — Майкл встал. — Вот ваша шляпа. Что означает буква «Р»?
— Расселл, — пробормотал Замарашка. Слово это вырвалось непроизвольно, потому что он хотел сказать: «Какое вам до этого дело?»
— В таком случае вы можете писать ваши захватывающие шедевры под именем Расселл Гартигэн. Я не стану возражать. А теперь, выметайтесь отсюда.
И Майкл открыл дверь.
Единственная встреча двух Майклов Гартигэнов навсегда отпечаталась в памяти Замарашки и он так и не смог простить своему тезке испытанного в тот день унижения.
Замарашка шел по жизни, ничего не забывая и никому не прощая. Он ненавидел сам род человеческий, ибо чуть ли не все его представители так или иначе досаждали ему. Он ненавидел высоких, потому что сам был низкоросл. Ненавидел красивых, потому что считал себя уродом. Терпеть не мог спортивных игр, потому что никогда не участвовал в них. Не выносил хороших манер, потому что его собственные оставляли желать много лучшего. Презирал симпатичных девушек, чувствуя, что при взгляде на него они не испытывают ничего кроме презрения.
Он не страдал отсутствием ума, в чем ему иногда удавалось убедиться, но ненавидел более умных, в присутствии которых особенно остро ощущал собственную неполноценность; и тех, кто не превосходил ему по уму, за свою неспособность смотреть на них свысока. Все, решительно все находились в заговоре против него. И цель действий каждого из них состояла в одном: щелкнуть по носу, унизить М. Р. Гартигэна.
И теперь он возненавидел Майкла за его добродушие, общительность, очевидные успехи у женщин (женщин, а!), отсутствие напыщенности, глупости и тщеславия, которые приписывало тому воображение Гартигэна-младшего. Но даже если бы Майкл и обладал этими малопристойными качествами, Замарашка все равно ненавидел бы писателя за выпавшую на его долю славу, которую тот воспринимал, как должное. И он был Майклом Гартигэном, единственным получившим признание Майклом Гартигэном. Той же осенью праведное негодование Замарашки проследовало вместе с ним в Оксфорд.
В Оксфорде он печатался в студенческих газетах, писал для них небольшие, скептические заметки, которые так любят студенты. То ли собравшись с мыслями, то ли, как ему и предлагалось, спустив штаны, Замарашка-таки придумал себе новую фамилию: Грайс. Став Расселом Грайсом, он приобрел маленький круг поклонников, с нетерпением ожидающих его триумфального пришествия в Лондон. Отец Замарашки, владелец скобяной фабрики, ни во что не ставил писателей, хотя и не переставал удивляться их умению так складно приставлять слово к слову. Он согласился с тем, что Замарашка поживет два года в Лондоне, и обещал поддерживать его материально, при условии, что тот вернется к скобяному производству, если по истечении указанного срока не сможет самостоятельно обеспечить себя. Вот так, покинув Оксфорд, Замарашка обосновался в Лондоне, официально сменив фамилию на Грайс. Тем самым он основательно рассердил отца, но тот уже пообещал помогать сыну, а его слово никогда не расходилось с делом.
— Но если ты думаешь, что я буду адресовать мои письма Расселу Грайсу, эсквайру…
— Я сама напишу адрес, дорогой, — успокоила его жена. — Кроме того, ты не хуже меня знаешь, что никогда ничего не пишешь.
Замарашка начал с романа об оксфордской жизни. Предполагалось, что это первый настоящий роман об Оксфорде, но издатели оказались иного мнения. Он написал исключительно самобытную пьесу, освободив ее от старомодных оков сюжета и антисюжета. Но режиссеры склонялись к мысли, что в ней чувствуется влияние Чехова. Такое сравнение оскорбило Замарашку почти так же, как могло бы оскорбить Чехова. Замарашка написал и многое другое, но его произведения редко ожидал благосклонный прием. Его презрение к театру и издательской кухне достигло предела. И в будущем он не мыслил себя иначе, как критиком.
