Сибирь, союзники и Колчак т.2

«Совершенно справедливо, — пишет автор этого письма, скрывшийся под именем «Один из солдат», — что в тяжелом положении адмирала Колчака и его Правительства виновны прежде всего союзники. От них не ждут помощи живой силой, но они расшатывают веру в то, что союзникам нужна Единая Россия, они не признают Правительства адмирала Колчака и тем помогают его врагам.

Вы, г. генерал, затем бывший посол Англии, почетный гражданин города Москвы, сэр Джордж Бьюкенен, Уинстон Черчилль и много еще джентльменов Англии — безусловно, наши друзья. Но мы не можем этого сказать в целом об Англии (конечно, и о других союзниках) и ее правительстве.

Версальский мир, окромсание и раздел «бывшей Российской империи», т. е. будущей свободной России, шатание в русском вопросе, непризнание того, вокруг которого, как знамени Единой, Великой и Свободной России, собрались мы — это мы чувствуем душой и болеем».

«Что сделали союзники с Россией?» — спрашивает дальше автор письма, перечислив, сколько земель отрезано от русского государства, сколько новых государств создано союзниками без участия России и за ее счет.

Не больше ли сделали они (союзники), чем угрожали нам враги, ныне побежденные?

«Говорят и пишут, — продолжает он, — что признание Правительства адмирала Колчака тормозится якобы тем, что общественное мнение союзных стран обвиняет его в реакционности. По нашему глубокому убеждению, это — ложь.

Если бы союзники хотели знать действительную сущность власти адмирала Колчака и совдепщины, они бы это так же хорошо знали и добросовестно изучили бы, ну, предположим, так же как безупречно и хорошо, лучше нас, русских, они изучили наши экономические ресурсы и естественные богатства.

Прекращение третирования нашего национального чувства, перемена нынешней политики союзников — вот что нужно нам для души от истинных друзей.

Тяжело и грустно друзьям англичан и вообще союзников, когда от простого, самого темного нашего мужика-солдата слышишь его вывод о будущем направлении международной политики: «Вот што, брат, видно, придется опосля дружбу заколачивать с немцем — ен ведь тоже объегорен дюже — да жить по- новому».

Так заканчивается письмо.

Нокс был взволнован и приехал спрашивать, правда ли, что в Омске процветает германофильство и что, как он выразился, из-за Вермонта все с ума сошли?

Это было, конечно, неправдой, но настроения общества не проходили незамеченными даже в самых больших верхах. Адмирал Колчак был, видимо, подогрет и статьями «Русского Дела», и мнениями окружающих.

Встревоженный неудачами Юденича и новым наступлением красных на Сибирь, он созвал Совет министров, чтобы обсудить общее положение.

— Ориентацию менять, что ли? — с каким-то отчаянием вырвалось у него.

Но никто не высказался в пользу Германии. Третьяков предлагал откровенно изложить союзникам положение дел и просить их помощи. Другие смотрели на это безнадежно и допускали возможность искать успеха только в переговорах с японцами и чехами. Все сошлись на том, что было бы бессмысленно начинать какие-то переговоры с немцами и на что-то надеяться с их стороны, что немцы могут быть только врагами национального по направлению правительства адмирала Колчака или правительства Деникина. Решено было послать в Германию какое-либо лицо исключительно для осведомительных целей. Остановились на члене Управления Красного Креста Боткине, которого рекомендовал Сазонов.

Дитерихс был очень доволен результатами заседания. Он был убежденным сторонником союзнической ориентации, между тем как среди высших чинов армии назревало, по-видимому, какое-то новое направление.

Спустя несколько дней от Деникина была получена телеграмма, в которой он сообщил (возможно, что в ответ на какую-нибудь неизвестную мне, благодаря особенностям общей организации, телеграмму из ставки), что немцы помогают Петлюре, мешают Юденичу, но что, как ни трудно положение, борьбу надо довести до конца.

Адмирал был очень доволен. Совет министров и Деникин помогли ему сбросить тяжелый камень сомнения, который кто-то старательно вдвигал в его наболевшую душу.

— Я с ним вполне согласен, — сказал он.

О признании

— Как хорошо, что нас не признали, — часто говорил Верховный Правитель. — Мы избежали Версаля, не дали своей подписи под договором, который оскорбителен для достоинства России и тяжек для ее жизненных интересов. Мы будем свободны; когда окрепнем, для нас этот договор не обязателен.

Но действительно ли это было счастьем? Не правильнее ли смотрел на положение вещей тот русский человек, который писал с фронта генералу Ноксу?

Я склонен присоединиться ко второй точке зрения. Версальский договор — это не мир, а перемирие, это собрание компромиссов, на которых сошлось большинство, но которых не признали полностью Италия (Фиу-ме), Румыния (Банат), Польша (восточные границы), Китай (Шаньдунь), Америка (Лига Наций); это собрание компромиссов, пересмотр которых будет необходим и неизбежен, как только окрепнут Россия и Германия. С этой точки зрения Версальский договор нам не был опасен.

А между тем признание было нужно, как воздух. Правительство, которое вело второй год существования, которому оказывали поддержку все слои населения, которое создало армию и завоевало уважение всех национальных сил во всех концах России, находилось, однако, в крайне тяжелом положении. Оно вело борьбу в стране, лишенной собственной промышленности, опиралось на население, которое не хотело войны, было окружено людьми, которые подрывали его престиж, стремясь к партийным завоеваниям.

Правительству нужна была моральная поддержка, которая подняла бы его авторитет внутри страны, прекратила бы интриги тех, кто рассчитывал добиться признания скорее, чем Омск. Она дала бы возможность смело выступить против атаманов, покончить с бесцеремонным хозяйничанием в стране некоторых из интервентов. Правительство говорило бы тогда не с выскочками вроде Павлу, Гирсы и Благоша, скудный моральный багаж которых не удовлетворял даже самым элементарным требованиям, а