Все ожидали, что Третьяков подробно разовьет положительную программу власти, но речь его вышла неудачной. Он ограничился критикой прошлого и притом настолько резкой и, несправедливой в отношении отдельных ведомств, что эта речь напоминала безответственное митинговое выступление.
Чем же окончилось заседание?
Представители земства, казачества, торгово-промышленного класса высказались за поддержку правительства для завершения борьбы с большевизмом, и только представитель кооперации Емелин заявил, что гражданский мир нужен в более широком масштабе.
— С кем? — раздались голоса с мест.
— С кем? — вскрикнул товарищ председателя Н. К. Волков. — С большевиками?
— Да, с большевиками, — ответил Емелин.
— Правительство борьбы с большевиками мира с большевиками заключить не может, — ответил я.
В этом был центр тяжести. К миру с большевиками стремились и Владивосток, и Иркутск. Из этих центров шли соблазнительные лозунги, разлагавшие тыл. Потому-то и не оказывалось никакой поддержки Государственному Экономическому Совещанию. Оттого-то и была так непримирима оппозиция в отношении к правительству, исходившему из лозунга: война до конца.
Глубокое заблуждение оппозиции, считавшей, что она опирается на народ, забывшей о том, что она — тоже русская интеллигенция, с тем же великим грехом отчужденности От жизни и миропонимания народных масс, мешало ей понять, что
События на западе
В. Н. Пепеляев застрял на западе. Бьггь может, он скрыл даже от самых близких к нему людей, что он был в заговоре со своим братом, генералом, и решил тогда же добиться отъезда адмирала Колчака из Сибири и созыва Земского Собора, но вернее, что он уже на месте, ознакомившись с положением, которое оказалось гораздо хуже, чем мы ожидали, и увидев непримиримое отношение к Верховному Правителю со стороны оппозиции, нашел новые решения, которых у него не было при отъезде. Но только он забыл обо всех текущих делах, не доложил адмиралу ни одного из присланных нами законопроектов и вместо расширенных прав и демократизации состава Государственного Земского Совещания потребовал созыва
Адмирал протестовал. Пепеляевы почти вымогали решение.
Адмирал отказал. Он прислал телеграмму Совету министров, просил совета и поддержки. Читая его телеграмму, мы чувствовали, какую драму переживал этот несчастный человек. «Я готов отречься, — говорил он, — но Пепеляев этого не хочет».
В то же время Пепеляев телеграфировал: «Я сделал все, что мог, я настаивал до конца, пусть теперь нас рассудят Бог и народ».
Мы не были уверены, что Пепеляевы не совершат какого-нибудь насилия над Верховным Правителем. Поступки и телеграммы премьера казались дикими. Мы отправили ему в ответ резкую отповедь.
Это оказалось, однако, уже ненужным. Пепеляев обладал психикой, напоминавшей взрывчатое вещество. Взорвется — и кончено. Прошлого не вернешь. Долго гореть ровным пламенем он не мог. Его телеграмма была взрывом. Он сделал только одно: добился назначения главнокомандующим вместо Сахарова генерала Каппеля, Сахарова братья Пепеляевы арестовали, и Совет министров по предложению адмирала назначил расследование его действий.
Как ни относиться к Сахарову, но арест его был лишь демонстрацией общего развала. Он дал сигнал к повсеместному проявлению произвола и распущенности.
Адмирал отправился в Иркутск. Пепеляев последовал за ним через сутки. Он отстал, по-видимому, только для того, чтобы арестовать Сахарова.
Все законы, которые с такою поспешностью и тщательностью вырабатывали мы в Иркутске, остались неутвержденными.
Мы превратились в Иркутске в собрание людей, которых ошеломляли известиями, не давая времени ни действовать, ни даже опомниться.
Через наши головы адмирал переговаривался с Дитерихсом. Последний дал согласие вернуться к главнокомандованию только при том условии, что адмирал покинет Сибирь. Пепеляев уже остыл, догнал поезд адмирала и, следуя за ним по пятам, не только не проявлял никакого расхождения с Верховным Правителем, но скорее поддерживал его. Получавшиеся с запада телеграммы создавали впечатление, что Пепеляев не спешил в Иркутск, академически спокойно обсуждая с адмиралом положение, и как будто предоставил все воле судьбы.
Осведомление адмирала
Я терял терпение и спокойствие. Мне казалось, что мы медленно умираем от неизлечимой болезни. Как будто заражение крови постепенно распространялось по всему организму власти, заставляя неметь один его орган за другим.
Верховный Правитель, казалось, не замечал и не понимал, что смерть приближается к нему, как к главе.
Мною была послана телеграмма с указанием всех вопросов, которые выдвинула жизнь, для разрешения которых необходимо было спешить в Иркутск, не задерживаясь нигде, не теряя часа. Самый важный из этих вопросов был мною формулирован так: «Единая большевистская Россия, или большевистская Россия и небольшевистские окраины, но с риском, что они станут колонией иностранных государств». Другой вопрос относился к Дальнему Востоку: «Как предохранить его от распада, перспектива которого ясно намечается в непримиримости генерала Розанова и атамана Семенова, в их отношении к полосе отчуждения и фактической независимости каждого из дальневосточных атаманов». Третий вопрос: «Российское или Сибирское правительство».
Адмирал понял первый вопрос как проявление соглашательского настроения и в Совете министров. Он требовал объяснений. Я ответил, что дам их в Иркутске, а сейчас прошу его спешить к нам. Я телеграфировал ему также, что его непонимание наших вопросов я объясняю только тем, что он оценивает положение на фронте менее пессимистично, чем мы.
