Каково же было мое удивление, когда через недели две-три я узнал от Тельберга, что, к негодованию судебных властей, арестованного ими офицера по распоряжению Верховного Правителя
Ошибся ли я сам по рассеянности, когда составлял телеграмму, или соврал мой секретарь — так и не удалось выяснить. Но из благожелания блага не вышло. Я поступил неправильно, докладывая дело другого ведомства, и получил лишний урок печальных недоразумений.
Дорожные впечатления
На другой день утром мы были в Таре. Маленький городок на левом берегу Иртыша обращал на себя внимание множеством колоколен и белыми стенами больших домов. В его внешности сказался дух седой старины. Тобольск и Тара — древнейшие поселения русских в Сибири.
Стояли мы в Таре недолго — задержались лишь для того, чтобы принять телеграммы из Омска.
Наиболее интересным посетителем на пароходе оказался бывший министр северного правительства В. И. Игнатьев. Я знал его еще по Петрограду. Его вынесли на поверхность волны революции. Он проявлял ораторские способности и любовь к политической деятельности. Честолюбие его всегда толкало вперед, он никогда не удовлетворялся скромным положением.
Из Архангельска он выехал в августе и направлялся в Омск.
Я представил его адмиралу, и он рассказал нам много интересного. В то время как русское командование, преследуя политические цели, стремилось развивать успех, захватить территорию, с малыми силами идти на большие дела в расчете на поддержку населения, англичане, державшие командование в своих руках, руководствовались соображениями исключительно военного характера, укреплялись на узкой полосе, не позволяли рисковать.
Летом 1919 г. русских сил на северном фронте было уже больше, чем английских, но известие о предстоящем уходе англичан под давлением рабочей партии вызвало все же панику. Состоялось заседание представителей общественности, и решено было защищаться, но преобразовать систему управления. Отсюда, очевидно, и возникло недовольство «Положением об управлении Северным краем», которое было выработано в Омске в сентябре.
Нам стали понятны последние радиотелеграммы из Архангельска. Там происходила борьба за парламент, ответственное коалиционное министерство и все прочие атрибуты демократического строя, что считалось наиболее важным для борьбы с большевизмом. Все это были знакомые нам признаки упадка настроений и веры в победу и власть.
Распрощались с Игнатьевым, взяли на пароход офицера-моряка, старого сослуживца адмирала. Он тоже приехал с севера и пришел представиться адмиралу как своему старому товарищу. Тронулись дальше.
Полученные в Таре телеграммы не принесли ничего сенсационного.
Мы выезжали из Омска под впечатлением побед Деникина. Нам казалось, что каждый день должен был приносить новую радостную весть. Но на этот раз ничего нового не было. Не произошло существенных перемен и на нашем сибирском фронте.
Но зато получили сенсационную телеграмму относительно Дальнего Востока. Семенов сообщил, что вынужден ввести свои войска в полосу отчуждения ввиду нарушения Китаем каких-то прав русских на служебные помещения. Мой заместитель сообщал, что по этому поводу состоялось экстренное заседание Совета министров, и выражал надежду, что инцидент будет улажен.
Как выяснилось впоследствии, Семенов давно уже затевал распространить свое влияние на Китайскую Восточную железную дорогу и теперь выслал в Харбин два броневых поезда, но, встретив противодействие и китайских, и русских войск, отказался от своего плана, который он подготовлял давно и с которым приезжал в Мукден к всесильному в Маньчжурии Чжан-цзо-лину.
По мере того как мы подвигались на север, погода становилась все лучше. Днем было так тепло, что, когда пароход останавливался для погрузки дров, все выходили гулять.
Адмирал не мог наговориться с новым спутником, моряком, подсевшим в Таре. Этот моряк успел побывать в Париже и Лондоне и вез с собой письмадля адмирала. В одной из посылок было несколько брошюр, изданных в Париже в защиту русских прав на Бессарабию. Чего только, по словам этой брошюры, не делали румыны для того, чтобы оправдать свой захват! Подкупленный статистик подтасовал данные о населении и доказывал, что молдован в Бессарабии больше половины, тогда как их в действительности только 42%. Русских националистов сажали в тюрьмы и даже нескольких расстреляли; всюду принудительно вводили румынский язык, подвергая лишениям лиц, не знавших языка, добивались «добровольного» принятия румынского подданства под страхом конфискации имущества, закрывали русский суд с издевательством над русским правосудием, сорвали памятник Александру II и волочили бюст по земле.
Но хорошо зарекомендовали себя и бессарабские «граждане». Основав так называемый Сфатул-цери (краевой совет), которому, как полагается по революционной программе, присвоена была верховная власть, они в лице всего председателя, знакомого мне по Петроградскому университету, ловкого, но довольно посредственного малого Инкульца, не замедлившего полеветь, когда произошла революция, — провели присоединение Бессарабии к Румынии. Сделано это было ничтожным количеством голосов, и притом так, что большинство даже не знало, какой вопрос будет рассматриваться, но после этого Сфатул-цери уже не собирался, а румыны сочли оккупацию «легализированной» голосованием народного собрания.
Так гласила записка, подписанная известными в Бессарабии деятелями: предводителем дворянства А. Крупенским и кишиневским городским головой А. Шмидтом.
Адмирал дал мне прочесть эту записку, и когда я рассказал ему ее содержание, он ответил репликой: «Все эти вопросы решит война».
Вечером кают-компания вела длинную беседу за чашкой чая, и в связи с разговорами о России один из офицеров, сопровождавших адмирала, поделился своими воспоминаниями о пребывании на юге России в период национального самоопределения.
Он жил в Одессе в то время, когда развивалась мания сепаратизма, вскормленная идеей самоопределения народностей. В одном из номеров Петроградской гостиницы проживала группа офицеров, с каждым днем приближавшаяся к нищенству. В один прекрасный день ей предложили выбираться из гостиницы. Почему? Она реквизирована для иностранной миссии.
— А почему рядом живут русские?
— Это не русские, это консул Грузии, а дальше — миссия Азербайджана, а там дальше — Латвии.
