метать икру. Мы покупали и перерабатывали каждый сезон 4000–5000 осетров. Под переработкой подразумевалось извлечение икры и копчение рыбы. Фунт балыка показался бы тогда очень дорогим, если бы по сегодняшним ценам пришлось за него платить от 32 до 40 пфеннигов. Уже десятилетним мальчиком я принимал деятельное участие в деле. Не раз выезжал я с рыбаками на ловлю и своими детскими ручонками помогал вытаскивать из сетей покрытых твердым чешуйчатым панцырем огромных осетров. Рыбаки вонзали пойманному колоссу в глотку крюк или гарпун и подтягивали его вплавь к лодке. Однажды мы поймали неподалеку от Глюкштадта необыкновенной величины экземпляр, длина которого достигала 3,73 метра. Вытаскивание этого великана, которому рыбаки всадили крюк в спину, превратилось в настоящую борьбу. Осетр оказался икряным. Когда ему вспороли брюхо, то оттуда вынули около двух с половиной ведер черной икры. Тогда ведро икры (15 литров) стоило 12 прусских талеров.
Эти ранние поездки на рыбную ловлю заронили во мне глубокую любовь к морю и спортивный интерес к морскому рыбному промыслу, что не так давно чуть не стоило мне жизни во время охоты на акулу в Средиземном море.
С середины июля появлялись угри, оспаривавшие место у осетров. В этот период, примерно до конца сентября, отец мой получал крупные транспорты ютландских угрей, упакованных в мешки, иногда до 10 тысяч фунтов в неделю. Мы, дети, должны были помогать при их очистке и переработке. Но и осенью и г мой мы также не сидели сложа руки. Нужно было нанизывать на железную проволоку селедки и шпроты. У меня до сих и чешутся пальцы, когда я вспоминаю об этой «славной» работ. Требовалось вынуть рыбу из обледеневшего ушата, в которой она была посолена, и нанизать ее на такую же холодную железную проволоку. Нам часто случалось отмораживать руки, тем не менее нас очень забавляла эта работа. Иногда мы работа; даже наперегонки, потому что за каждые полностью нанизаны рыбой десять проволок получали вознаграждение — один гамбургский шиллинг.
Я не могу расстаться с моими юношескими воспоминаниям не упомянув о двух известных тогда гамбургских оригиналах которые по странной случайности так же тесно срослись с нашей семьей, как и гамбургский Dom. Первый — это стары «угриный ткач», наш постоянный, неизменный покупатель. Я как сейчас вижу его в светлой куртке, в красном жилете и высокой белой фетровой шляпе. На руке он носил всегда корзину, покрытую сверху салфеткой, под которой лежали копченые угри. В Гамбурге тогда не было человека, который хот бы раз в дни овечьей ярмарки или в великий четверг не стоя, перед лавочкой «угриного ткача» на церковной аллее Святого Георга, там, где позднее был построен Немецкий театр. Но было такого гамбуржца, который хотя бы раз не отведал угрей из этой лавочки. Никогда еще ни один уличный продавец восхвалявший свой товар бесконечными куплетами стихов, но пользовался большей популярностью, чем «угриный ткач»
В одном из театров на Штейнштрассе «угриного ткача» прекрасно имитировал на сцене один молодой актер. Пьеса называлась «Густав или маскарад» и пользовалась у гамбуржцев громадный успехом. Вторым оригиналом был Данненберг. Мне будет очень труд но нарисовать портрет этого весьма странного человека, хотя я с раннего детства знал его лучше других. Данненберг жил во втором этаже нашего дома на Петерсштрассе, и я, понятно всегда имел к нему свободный доступ. Этого знаменитого человека нельзя было назвать красивым, так как его обрамлено черной бородой лицо было обезображено провалившимся носом В ушах он носил маленькие кольца, как это теперь иногда еще делают матросы. Некрасивая внешность компенсировалась у Данненберга высокой внутренней порядочностью. Этот человек проявлял необыкновенную деятельность. Не было работы, которую Данненберг, актер по профессии, не исполнил бы за деньги или за доброе слово. Если пропадал ребенок или собака, или прибывали свежие продукты, или повышались на что-нибудь цены. Данненберг оповещал об этом. Если же не о чем было объявлять, можно было увидеть этого деятельного человека за колкой ров или перегрузкой товаров или за каким-нибудь другим делом.
Данненберг постоянно получал особые поручения у моего на. Конечно, прежде всего он был выкликателем. И многие жители предместья, наверно, помнят его лестные отзывы о наем товаре. «Слушайте, люди! Свежая икряная теплая рыба! Гагенбек на Петерсштрассе отпускает за один шиллинг восемь толстых, жирных рыбин». В свободное время этому «мастеру на все руки» поручался надзор за старшими детьми.
Но лучшее время Данненберга начиналось после обеда, когда выкликатель и поденщик превращался в директора театра, проклематическая слава которого записана в анналах истории гамбургского театра. Неузнаваемым становился Данненберг, когда, заряженный в старинные рыцарские доспехи, он стоял в блестящей кольчуге и шлеме с огромным мечом на боку и накрашенным румянами провалившимся носом перед входом в Элизиум — театр в Сан-Паули. В нем можно было узнать выкликателя из Сан-Паули только когда он открывал рот и обращался к публике, на этот раз уже на изысканном немецком языке, причем голос его поднимался все выше, звучал все более угрожающе, приглашая публику пойти посмотреть представление трагедии, плата за вход: первые места — четыре, вторые — два, а последние, мне даже стыдно сказать, — всего лишь шиллинг! Не раз присутствовал я на спектаклях, сидя на галерке, бывал свидетелем забавных сцен и эпизодов. В самый разгар высокопарного рыцарского диалога с высокого «Олимпа» нередко на арену сыпались гнилые яблоки и тухлые яйца. Представление прерывалось, и актеры бегом устремлялись на галерку, чтобы вытолкать на улицу зачинщиков скандала. В этом неизменно принимал участие и Данненберг. Кто желает узнать нем подробнее, найдет прекрасную его характеристику в веселых эпизодах сочинения Бурхардта «Старый веселый Гамбург». Осенью 1858 года из клетки крейцбергского зверинца во время перевозки в Гамбург выскочил лев под кличкой «Принц». Это был роскошный взрослый экземпляр. Первым делом беглец бросился на лошадь, которая везла его клетку, и вцепился ей горло. Хладнокровный проводник, сопровождавший телегу с леткой, впоследствии получивший известность как «Гамбургский лев», знаменитый Генрих Рундсгаген, набросил хищнику на шею веревку и задушил его. Весьма примечательно, что впоследствии за деньги показывали не только чучело льва — сам Рундсгаген, которому собственное геройство вскружило голову, показывал себя за деньги.
В декабре, спустя некоторое время после этого потрясающего события, отец мой придумал совершенно новое представление, которое сейчас не привлекло бы ни одного любопытного. С помощью старого сапожника Баума, который также слыл одним из оригиналов Сан-Паули, смастерили группу: лев верхом на лошади и выставили в балагане. За вход в балаган брали один шиллинг. Это художественное произведение было изготовлено из старой львиной шкуры, превращенной в чучело и прикрепленной к шее чучела старой клячи. Оба животных были взяты из Гюнермердерского музея, только немного изменили их положение. Кровь на шее бедной клячи была сделана каплями сургуча. Это предприятие оказалось чрезвычайно выгодным. Публика ахала от ужаса; «лев верхом» — лучшая рождественская афера, когда- либо осуществленная моим отцом на базарной лошади.
В одну из последующих рождественских выставок снова появилась столь полюбившаяся публике гигантская свинья. Теперь это был хряк — английской йоркширской расы, которая, как известно, слабо украшена щетиной. На этом основании одному из рабочих моего отца пришла в голову оригинальная мысль — показывать животное, как необычайную редкость, под названием «голая гигантская свинья». Поэтому хряка обрили. При этом он жалобно визжал, так как его забыли намылить. На щите, укрепленном над балаганом, был изображен большой «портрет» гладко выбритого кабана, под которым в стихах значилась ниже следующая надпись:
Видали мы много больших свиней, Но никогда подобной. Войди ж сюда, каждый из людей, И подивись величине свиньи ты бесподобной.
Конечно, больших богатств такие выставки дать не могли, о все же удавалось выручить несколько сот марок, которые были вовсе не лишними на зиму.
Мало-помалу наряду с рыбным делом стала развиваться и торговля зверями; впрочем, письменное предложение о продаже ара[4] привело нас в замешательство, ибо наши познания в зоологии, за исключением сведений об отечественных видах рыб, находились в стадии становления. За малыми сделками последовали крупные, и большая часть из них была связана с поездками, которых я еще мальчиком принимал участие, сопровождая отца. Почти половина моей жизни прошла в подобных путешествиях. Я всегда предпочитал устные переговоры, с глазу на глаз, сякой переписке, и
