ощутить себя бесстрастной и безмятежной кошкой, созерцающей мир с крыши.
Глядя с нашей верхотуры на гирлянды уличных огней, я удивлялась тому, что там, в этих узорах, умещается множество человеческих жизней. Когда Сэму было два года, мы однажды, гуляя, добрались до живописного старого кладбища. Сэм побежал вперед и остановился у надгробия, на котором было выбито имя «Сэмюель». Малыш ткнул в камень пальцем и вдруг ни с того ни с сего разревелся. Пришлось взять его, раскрасневшегося, рыдающего, на руки и унести подальше от этого места. Он тогда не умел читать, и уж конечно, ничего не понимал в смерти и кладбищах. Неужели этот кроха был способен что-то понять, не говоря о леденящем душу предвидении? До сих пор, вспоминая об этом, я невольно вздрагиваю, как от холода.
Как известно кошкам и мудрецам, не стоит смотреть на свою жизнь свысока, это вредно. Важно, напротив, время от времени смотреть на нее с уважением, вдохновляясь увиденным. Стоя на своем наблюдательном пункте, я возвышалась над ночным городом, и в голове всплыло торжественное: «Возведи к небу очи твои». Эти слова были чуть ли не единственным наследием моего англиканского воспитания (не считая молитвы «Отче наш»), приносившим мне реальное утешение.
Ночное небо, которое еще недавно казалось мне таким ледяным и равнодушным, сейчас притягивало своим великолепием. Может, в конце концов, эта космическая мантия и вправду не пуста, а наполнена высокими энергиями, познать которые человечеству еще только предстоит. Возможно, эта гигантская чаша со звездами — не просто бесконечный вакуум, а место, откуда мы приходим в наш мир и куда потом возвращаемся. Оно так безумно далеко и так невероятно, до интимного, близко. Звездный свет отправился в путь долгие годы назад, чтобы, проделав путешествие во времени, коснуться сетчатки моих глаз и важной частью войти в мой жизненный опыт. Он сейчас был столь же близок мне, как мой ненаглядный Сэм — недостижимый, как звезды, и в то же время присутствовавший в каждом вздохе. Небо, звезды, Сэм и я были, оказывается, ближе друг к другу, чем я осмеливалась вообразить. Может быть, именно об этом говорила мама, когда сказала, что Сэм стал частью заката. Что, если это была с ее стороны не бестактность, не бесчувственность, а потрясающая, невероятная мудрость? Когда-нибудь придет мой черед, и я, вероятно, смогу убедиться, что смерть — не жуткий конец всего, а возвращение к вечной тайне, которая и есть дом.
— Тебе не кажется, что она не может спуститься? — спросила Джинни.
— Я-то надеялась, она любуется пейзажем.
Видно, для Клео было в радость забраться так высоко, но вот спуск оказался делом невозможным даже для такой ловкой и верткой кошки.
— Ну почему такие вещи вечно случаются, когда Стива нет дома? — посетовала я.
Я колупалась в поисках стремянки, и вдруг в голову пришло изречение: «Когда одним глазом глядишь на звезды, смотри другим на землю, чтобы не вляпаться в собачье дерьмо».
Джинни, с безграничным великодушием, предложила слазить на крышу за Клео. Но даже цирковой акробат не решился бы карабкаться на крышу в сетчатых чулках, туфлях на высоченной платформе и с серьгами величиной с куранты на ратушной башне.
Я поблагодарила, прислонила стремянку к стене и посмотрела вверх.
Два черных острых уха четко вырисовывались на фоне заката. Стремянка вдруг показалась до ужаса неустойчивой и шаткой — и почему-то намного выше, чем представлялось мне раньше.
Я лезла, а от обмякших коленок к шее поднималась тошнотворная волна, грозя вырваться наружу через горло. Никогда раньше головокружительная высота так на меня не действовала.
— Хочешь, я вызову пожарную бригаду? — спросила снизу Джинни.
Я глянула вниз и пожалела об этом. Джинни, задравшая ко мне лицо, полное сочувствия и желания помочь, съежилась до размеров блестящего жучка.
Добравшись до верха лестницы, я ступила на крышу. Правда, трудно было назвать крышей это поле ржавых дырок, наползающих одна на другую, — ненадежная опора для далеко не хрупкой женщины.
— Эй, кисуля! — окликнула я. Силуэт на верхушке трубы не шелохнулся. Бедная кошечка застыла и боится двинуться от ужаса. — Клео, не бойся. Сейчас я тебе помогу.
Крыша протестующее скрипела и стонала, пока я карабкалась к трубе, с трудом сдерживая бунт в желудке. В голову только сейчас пришла мысль о том, что если уж у Клео, ловкого четвероногого, возникли проблемы со спуском с этой крыши, то неуклюжей жертве морской болезни не стоило сюда и соваться.
— Держись! Я уже почти добралась, — снова позвала я.
Два светящихся глаза вспыхнули прямо у меня над головой, а затем недобро сузились. Клео раздраженно тряхнула головой, будто давая понять: она недовольна, что ей помешали. Она изящно поднялась на ноги, выгнула спину дугой и громко зевнула. А потом легко соскочила с трубы на крышу, в два прыжка пересекла ржавую жесть, перепрыгнула на ближайшее дерево и соскользнула вниз, приземлившись в паре сантиметров от платформ Джинни.
— Я боюсь, меня сейчас стошнит! — проскулила я, глядя вниз на Джинни.
— Ты справишься. Только не торопись. Сползай потихоньку к стремянке, вот так, умница. Теперь разворачивайся. Нащупай водосточный желоб… Вот молодец!
Ступив наконец на твердую землю, я успела отойти на три шага, а потом меня вырвало на куст гортензии.
— Почему же ты не сказала, что боишься высоты? — недоумевала Джинни.
— А я ее особо и не боюсь. Да меня никогда так и не мутило, только когда я была… беременна.
15
Излишества
Стресс — пустая трата времени, отпущенного на сон.
Губы у кошки так устроены, что с них никогда не сходит улыбка. Даже когда ей невесело, углы рта загибаются вверх. С людьми все не так, у них рот чаще кривится уголками вниз, особенно с возрастом. Человеку, у которого с лица не сходит беззаботная улыбка кошки, известен, наверное, секрет счастья.
Улыбка появилась на губах у Стива, как только он услышал новость. Он взял ее с собой в море и, вернувшись неделю спустя, по-прежнему не расставался с ней. У меня на физиономии тоже блуждала кошачья улыбка. Мы решили, что не будем никому рассказывать о беременности еще хотя бы месяц, пока не убедимся, что с ней все в порядке.
Когда мы рискнули наконец сообщить об этом сыну, его улыбка засияла, словно фонтан солнечного света.
Роб тут же потребовал себе маленького братика. Это наверняка будет мальчик, сказал он, потому что у нас в семье рождаются одни мальчики. Я согласилась с этим доводом и пообещала, что постараюсь. Тогда он побежал на ту сторону зигзага, поделиться радостью с Джейсоном, а тот, естественно, рассказал Джинни.
Она принеслась к нам со всех ног, задыхаясь от бега, и, окутав меня пряным ароматом духов «Опиум», довольно успешно притворилась, что новость стала для нее сюрпризом.
— Поздравляю, радость моя! Все будет просто отлично!
Джинни предложила, когда придет время, принять у меня роды. Мне, признаться, до сих пор трудно было поверить, что у эксцентричной моей подружки есть и другая жизнь, в стерильных перчатках. Однако мне показалась симпатичной мысль о том, каким будет первое знакомство моего ребенка с человечеством: милая особа в накладных ресницах и жакетке из искусственной зебры.
Я погрузилась в беременность, которая выражалась в тошноте, сменяемой приступами дикого голода. Казалось, не так уж давно новозеландцы довольствовались простой пищей: рыбой да бараниной. Когда я была подростком, мама впервые познакомила меня с экзотическим блюдом под названием «пицца». С тех пор наш гастрономический опыт сильно расширился и обогатился. Мы узнали, что вино не всегда продается в картонных коробках, хлеб бывает не только длинный, но и круглый, что в мире не два сорта сыра, а
