стоишь, отшлифовал ледник! Тот самый ледник, где нас чуть-чуть не сожрали волосатые!
— Правильно!
— Ещё бы не правильно!
— Интересно, сколько лет потребовалось леднику, чтобы так мастерски отполировать этот камень?
— Ну, на этот вопрос ответить трудно, — пожал плечами часовой мастер. — Ледниковые эпохи длились многие тысячелетия. И сколько их было, этих эпох, никто точно не знает. Может быть, две, а может быть, четыре или даже пять… Менялся климат на Земле, постепенно наступали похолодания, а ледники тысячекилометровыми языками вытягивались с севера по нашему полушарию. По одному такому язычку мы с тобой и совершили нашу прогулку… Ой!.. — вдруг вскрикнул он, беспокойно теребя бороду.
— Что случилось? — испугалась Муха, прыгая с камня на траву.
— Я потерял на леднике свой электрический фонарик.
— Так он, наверно, валяется где-нибудь в траве, — сказала она озираясь.
— Каким образом фонарик мог оказаться в траве? — Часовой мастер посмотрел на девочку, иронически улыбаясь.
— Очень просто, — беспечно сказала Муха, — из ваших слов я поняла, что наш ледник отступил и растаял, потому что на Земле наступило новое потепление. А если так, то фонарик с растаявшего ледника мог свалиться только в траву.
— До чего же ты несерьёзное существо, Муха-мушка! — вздохнул Великанов. — Как ты думаешь, сколько лет прошло с той минуты, когда мы были на леднике?
— Не знаю…
— Потепление так же, как и похолодание, — процесс весьма и весьма продолжительный. Я считаю, что мы с тобой катались на лыжах по леднику не менее, чем сто тысяч лет назад!
— Ого!
— А может быть, и того больше!
— Ого-го!
— Если фонарик упал в снег сто тысяч лет назад, то что от него осталось?
— Он… проржавел… истлел за эти годы.
— За эти годы? Да он рассыпался в прах ещё девяносто девять тысяч девятьсот девяносто лет тому назад! Попробуй теперь разыскать его остатки!
— Как странно! — вырвалось у Мухи. — Но вы даже не успели снять лыжи со своих ног! Только подумать — сто тысяч лет! А каменный век всё ещё длится?
— Конечно! Каменный век длился не менее полумиллиона лет.
— Интересно, как выглядят сейчас дикари?
— Увидим… Послушай, Муха, ты не чувствуешь запаха гари?
Она потянула носом воздух.
— Чувствую! По-моему, в лесу горит костёр.
— Пойдём проверим… Только я предварительно освобожусь от лыж и сниму шубу. Становится нестерпимо жарко!
Великанов сбросил шубу на камень.
— Э-э, — проговорила Муха, — вы поступаете неосмотрительно! Зачем вы оставляете здесь шубу? Мы уйдём в лес, а часы веков снова пробьют…
— И моя шубка, как и фонарик, канет в лесу! — усмехнулся он. — Ты права, уж лучше я не буду с ней расставаться.
Часовой мастер взял шубу под мышку и, помахивая ушанкой, двинулся к лесу.
В тени деревьев было прохладно, однако двигаться меж ними оказалось делом сложным. Заросли старых и молодых деревьев очень напоминали Мухе знакомые ей леса Подмосковья, но это был
Гарью пахло всё сильнее, и скоро они набрели на большой участок выгоревшего леса. Обуглившиеся деревья все еще дымились, а в одном месте под свалившимся чёрным стволом путники увидели запёкшуюся тушу оленёнка.
— Бедный олешек! — горячо сказала Муха. — Почему же он не убежал от огня?
— Не успел, — вздохнул Великанов. — Похоже, что в ствол, под которым он лежит, ударила молния. Так и есть, загоревшееся дерево рухнуло и придавило оленёнка… Но послушай, Муха, как аппетитно пахнет жареным мясом! Не отведать ли нам этого приготовленного самой природой жаркого?
— Ни за что! — вздрогнула она. — Бедный олешек!
— Напоминаю тебе, что последний раз мы ели сто тысяч лет назад! — рассмеялся часовой мастер.
— Ни за что! — повторила Муха. — Я лучше умру от голода!
Однако Великанову тоже не удалось отведать жареной оленины, потому что где-то послышались человеческие голоса, и путники поспешили скрыться за густым орешником. Муха видела из своего укрытия, как на противоположной стороне выгоревшего участка зашевелились кусты и в увядшей от недавнего пожара зелени мелькнули два смуглых лица.
Это были юноша и девушка. Несмотря на то, что их тёмно-русые волосы никогда не знали ножниц, гребёнки и мыла, а серые глаза смотрели на пожарище диковато-настороженно, лица юноши и девушки чем-то удивительно располагали к себе. Они даже были красивы своей особой грубоватой красотой. Мужественное лицо юноши с резкими, угловатыми чертами припорошил лёгкий пушок первой бороды. Чуть выдающийся подбородок девушки подрагивал, а полные, очень красные губы поражённо приоткрылись. Но в её глазах отчётливо светился страх. Всепобеждающий страх первобытного человека перед непонятной и непобедимой силой
Юноша что-то коротко сказал девушке и обнял за плечи. Он явно хотел пересилить её страх и ступить вместе с подругой на выжженную землю. А может быть, он сам боролся с собственным страхом, желая показать ей свою отчаянную смелость.
Она громко вскрикнула, отбросила его руку и скрылась за кустом.
Юноша рассмеялся и позвал подругу гортанным окриком. Она не показывалась. Тогда он осторожно раздвинул ветки и вышел из-за куста. Однако отвага сразу же покинула юношу, как только ступни его босых ног почувствовали тепло золы. Он остановился в нерешительности, высокий и стройный, в потёртой шкуре какого-то зверя, которая только до колен закрывала его сильные ноги. На мускулистых икрах юноши густо вились золотистые волосы — остатки первобытной шерсти. Такие же волосы покрывали его руки и грудь, наполовину скрытую шкурой зверя.
Сначала Мухе показалось, что он опирается на посох, но присмотревшись, девочка увидела, что он держит в руке топор. Отточенный и гладко отшлифованный камень был накрепко прикреплён кожаными ремнями к длинному древку — в трёх местах эти тугие, искусно переплетённые ремни пронизывали камень насквозь. Муха невольно подумала, как трудно было юноше просверлить в топоре три отверстия: ведь ему пришлось камень сверлить камнем!
Юношу мучали сомнения. Он шагнул вперёд и опять остановился, приподняв одну ногу. Подрагивающие пальцы этой ноги неторопливо прощупывали тёплую золу: а вдруг там прячется огонь! Но огонь под золой уже погас, и он, успокоенный, сделал ещё несколько шагов.
— Э-о! — резко крикнул он, оборачиваясь к кустам. — Э-о!
Среди увядшей зелени снова появилось девичье лицо, на котором ясно отражались смешанные чувства ужаса и восхищения беспредельной смелостью юноши. Вероятно, ни один из знакомых ей соплеменников не подходил так близко к самому страшному из всего того, что можно встретить в жизни.
— Чоос! — тихо и проникновенно сказал юноша, улыбаясь ей и продолжая ворошить золу босой
