Верно, канал, пересекающий город, был наполнен водой, и она, прохладная, неторопливая, сверкая своей голубой спиной, устремлялась на запад. Куда девались огорчения наши, кому отдали люди свою злость! Став добрыми и радостными при виде воды, они падали на колени, а то и просто на животы и, припав сухими губами к влаге, пили и пили ее до одурения. Мы с братом нырнули в воду как утята, стали барахтаться в ней, плескаться, наслаждаясь невесть откуда павшим нам счастьем.
Счастье действительно пало.
— Вода! Откуда вода? — удивлялись старики, смачивая влажными ладонями лицо и бороду. — Не наша очередь пить ее. Прежде должен утолить жажду Янги Курган.
— Зачем гадать, чей сад, — отвечали молодые, — был бы виноград в нем. Ешьте, мусульмане!
Третьи с благодарностью возносили руки к небу:
— Аблаух акбар — великий бог! Да будет имя твое на устах каждого, кто коснулся этой влаги!
Дядя Джайнак, приведший к берегу свою лошадь, чтобы напоить и искупать, проявил обычное спокойствие и рассудительность. Он сказал:
— Никакого чуда здесь нет. И вообще бывают ли чудеса на этой грешной земле? К нам пришла «вода сангзара», самая чистая вода мира. Пришла не в назначенный срок. Кто-то направил ее в Джизак от снежных гор, сейчас там таяние, и ручьи торопятся вниз, в долину…
— Кто бы ни сделал это доброе дело, пусть его жизнь будет такой же обильной, как эта вода, — ответили старики дяде Джайнаку.
— Его жизнь и так обильна, — нахмурился он. — Разве бек воды Мулла Хакберды в чем-нибудь нуждается? Каждая капля у него звенит серебром.
— Много же серебра соберет бек воды за нашу реку. У кого есть такое богатство, чтобы заплатить ему, — сомневались старики.
Дядя загадочно покачал головой:
— Тут другая плата… Пострашнее серебра…
Что имел в виду дядя, мы не узнали у реки. Да и не пытались узнать. Бежала, звенела вода, и это было главное. А там само собой все решится.
Трудно было оторваться от прохладных струй. Брат торопил, стыдил меня — там матушка ждет не дождется воды, а ты тут, как утенок, плескаешься.
— Не позволяй себе больше дозволенного, — строго заключил он и первым вылез из реки.
Что ж, пришлось расстаться с упавшим так внезапно счастьем, наполнить ведра и идти домой…
Дома мы узнали причину появления воды в жаждущем Джизаке. Узнали от муэдзина Ашурмата. Он ходил по махалле, стучал в каждую калитку черенком камчи и выкрикивал:
— Кто слышит, пусть запомнит и передаст соседу. Кто слышит, пусть запомнит… Его превосходительство уездный начальник соблаговолили завтра пополудни посетить наш город… Чтобы все улицы были политы, выметены, очищены. Слушайте и запоминайте, дабы потом знали, за что вас наказывают… Чтобы знали…
Вот почему появилась так неожиданно вода в Джизаке!
Пыль, которая не оседает
Как ни старались люди, как ни уливали дорогу, горячее летнее солнце быстро иссушило пыль, спекло сверху корочку и едва копыта коней коснулись ее, она лопнула и задымила желтым дымом лесса. Дым этот так и вился, пока коляска уездного начальника проследовала по городу к дому известного в Джизаке богача муллы Хафизбая. Это был самый дорогой и самый красивый дом. Стоял он на тихой узкой улочке за мечетью. Чтобы попасть в него, коляска миновала Каландархану, въехала на мост, простучала на нем своими негромкими колесами на шинах, потом свернула влево и покатилась по мягкой влажной пыли.
Коляску уездного начальника сопровождали полицейские — один скакал впереди, двое — сзади. Они были грозными и свирепо поглядывали на стоявших вдоль дувалов жителей махалли. С левого бока у каждого из сопровождающих болталась шашка, в правой руке красовалась нагайка. Нагайка была самым страшным и самым знакомым для жителей махалли оружием. Ее чаще всего пускал в ход полицейский по имени Юлдаш, наблюдавший за порядком в нашей махалле. Звали мы этого рослого детину Юлдаш- полицейский. Многие сейчас даже не предполагают, что в роли полицейского мог выступать местный житель. Все представляют себе полицейского краснощеким, курносым рязанцем или оренбуржцем, пузатым усачом с бляхой на груди и с кокардой на фуражке. У Юлдаша от всего этого остались лишь усы и бляха. Вместо резиновой палки камча — плетка. Ею он орудовал виртуозно, и мало кто из нас, мальчишек, не имел на спине красных и синих полос. Юлдаш-полицейский подстерегал всевозможных нарушителей в самых невероятных местах, появлялся внезапно и так же внезапно опускал камчу на их головы и плечи. Доставалось не только мальчишкам, но и взрослым. Ни в какие объяснения Юлдаш не вступал, ни на какие уговоры не шел. Говорили даже, что он неподкупен. Но кто мог это проверить! Босоногие, на которых он обычно нападал, не имели денег, а богатых Юлдаш не трогал.
Ну, я отвлекся. С Юлдашем-полицейским мы еще успеем встретиться и не раз, а у нас идет речь о пыли, что подняла на улице коляска уездного начальника его превосходительства полковника Рукина. Нельзя сказать, что полковник сам по себе был причиной такого исключительного внимания. Его знали, его видели не раз. В праздничные дни он появлялся со всей семьей в доме муллы Хафизбая и отдыхал и развлекался здесь. Для отдыха и развлечений дом бая был приспособлен. Если кто склонен к фантазии, то может представить себе эту чудесную обитель, схожую с райскими садами. Я однажды переступил порог дома — меня пригласил байский сын, с которым мы вместе учились в мактабе при мечети и иногда помогали друг другу. Сам порог был великолепен — широкие ворота, окрашенные в ясный голубой цвет, такой же ясный, как купола самаркандских мечетей. За порогом начинались террасы, подступавшие к проходу своими узорчатыми стенами и устланные яркими паласами и коврами. Проход выводил вас в сад. Нужно ли говорить, что сад этот был огромным и тенистым. Беседки из виноградных лоз тянулись строгими рядами, своды тяжелели от бесчисленных гроздьев — то янтарных, то розовых, то белых, то черных. Они манили к себе медовой сладостью, радовали, заставляли улыбаться; когда видишь сказочные дары природы, невольно сердце наполняется блаженством. Тенистые беседки звали вас куда-то в сумеречную зеленую даль. Вы подчинялись беззвучному зову и оказывались на берегу речки Мулкаллик. Не на простом берегу. На цветущем, который был основанием для айвана — веранды, переброшенной через воду. Она, подобно паланкину, окаймленному с трех сторон застекленными стенами, украшенная причудливым орнаментом, возвышалась над вечно бегущими, неустанно шепчущимися струями Мулкаллика. За этой верандой стояла вторая, тоже над водой и тоже огороженная стенами. Но крыша ее была особенная: мастера изобразили ночное небо, осыпанное звездами. Когда угасал день и над садом воцарялась тьма, слуги зажигали скрытую в потолке лампу. Искусственные звезды, споря в яркости и красоте с настоящими, вспыхивали на искусственном небе, услаждая гостей бая.
Что было в доме бая, я не видел. Туда меня не пустили. Но, думаю, комнаты утопали в дорогих коврах, ниши ломились от фарфора и серебра. Такой человек, как Хафизбай, владевший чуть ли не половиной Джизака, не мог впустить гостей в пустые комнаты.
В этом доме проводил праздники полковник Рукин, уездный начальник, доверенное лицо самого генерал-губернатора, друг и покровитель богатейших людей уезда. Ходил по тенистым аллеям, пил и ел на айване, перекинутом через Мулкаллик. Ничего удивительного, как я уже сказал, в этом не было. Однако полковник на сей раз появился не в праздник, не в традиционный день. Появился, когда Джизак был взбудоражен безводьем, а окраины и ближние кишлаки дрались с мирабом из-за влаги.
И еще совпал приезд полковника с волной всяческих слухов — тревожных и печальных. Говорили о голоде, о новых налогах, о волнениях в городах России, о неудачах царя на фронте и недовольстве людей и войной и самим царем. Еще что-то доносил «узун-кулок — длинное ухо». Но никто не верил этому «что-то». Не хотел верить, ибо это «что-то» было страшное и необъяснимое…
Когда все напряжено и каждый мучается опасениями и страхом, когда хлеб дорожает с каждым днем и воды нет, и растут долги бедняков, тогда внезапный приезд уездного начальника кажется очень важным. Он усиливает страх, порождает предчувствия. Даже те, кто отвергал слухи, начинают невольно в них
