расплакаться.
Как не стыдно, в самом деле! Подслушивают, вмешиваются в разговор… Нет, это невыносимо!
— Дверь была открыта, — оправдывался Жачек. — Ну, так как насчет компота?
— Мы не хотим! — со злостью отрезала Цеся.
— Я бы выпила… — Данка робко улыбнулась Жачеку.
— Извини меня за папу, — сказала Цеся, как только отец скрылся за дверью кухни.
— Ты что? У тебя ужасно симпатичные родственники! — убежденно воскликнула Данка. — Послушай, а как они относятся к твоему мальчику?
— Никак не относятся, потому что у меня его нет, — мужественно призналась Целестина.
— Шутишь! Как это — нет?
— Очень просто. Никому мало-мальски интересному я не приглянулась.
— Потрясающе! У тебя хватает смелости быть одной!
— Просто я никому не нужна. — Цеся печально усмехнулась.
— Да ведь ты очень красивая! — воскликнула Данка, непроизвольно перенимая роль утешительницы.
— Какое там, — сказала Цеся еще печальнее.
— Хорошенькая!
— Это ты хорошенькая… — Цеся с завистью поглядела на Данусю.
— Ненавижу свою физиономию, — угрюмо призналась Данка.
— Ты что, с ума сошла?! — изумилась Цеся. — Подойди к зеркалу, посмотри, какое у тебя выразительное лицо, а у меня что? Розовая картофелина. Телятина.
— Да нет, это как раз у тебя выразительное лицо! — из вежливости упорствовала Данка.
— Ничего подобного! У тебя!
— Нет, не у меня! У тебя!
— А я говорю, что у тебя, и не спорь!
— О господи! — простонала вдруг Данка.
Девочки отвернулись от зеркала и, поглядев друг на дружку, бешено расхохотались.
— Приятно такое слушать, а?
— Тщеславные идиотки.
— Нам только об этом и тверди — какие мы хорошенькие.
— Мальчишкам нравятся хорошенькие.
— Вот именно. Ты читала в «Филиппинке»? Девочки больше всего ценят в мальчиках ум и чувство юмора.
— А мальчики?
— Ты еще спрашиваешь! Конечно, им нужно, чтоб была смазливая и умела вкусно готовить.
— Не может быть.
— Представь себе!
— Вот дураки.
— Не дождется он, чтобы я ему готовила и стирала носки.
— Это еще кто же?
— Хотя бы Павел. Этот человек меня раздражает. Вчера устроил ужасную сцену ревности, а сегодня написал для меня сонет.
— Шутишь.
— Нисколько. Настоящий сонет, по всем правилам. Я была в восторге, пока мама не сказала, что все от начала до конца содрано у Шекспира.
— Наверно, у него самого не получалось, — великодушно сказала Цеся.
— Похоже на то, — пискнула Данка.
И девочки, переглянувшись, в приступе смеха повалились на диван. Смеялись до полного изнеможения.
— С завтрашнего дня, — проговорила наконец Цеся, отсмеявшись и вытирая слезы, — с завтрашнего дня будем заниматься вместе, хорошо?
— Ладно. Ты молоток.
— Я тебе помогу: по математике и вообще по всем предметам. В конце концов, невелика наука.
— Да уж наверно. Если какая-то там Ковальчук может получать четверки и пятерки…
— Вот именно. Будешь приходить каждый день, ладно?
— Ну… не знаю, что скажет Павел…
— Как хочешь, — уже суше произнесла Цеся и переменила тему.
Жачек был так напуган, что высунул нос из кухни, только когда услышал, как за Данкой захлопнулась входная дверь.
— В Телятинку при посторонних вселяется дьявол, — заявил он.
— Оставь ее, — попыталась умиротворить его тетя Веся. — Ей ужасно хотелось, чтобы подружке все понравилось.
— Так стараться ради какой-то бледной немочи?! — вспылил Жачек.
Именно в эту минуту в комнату вошла Цеся.
— Бледной немочи! — крикнула она. — Данка красотка! А ты, папа, без очков уже вообще ничего не видишь!
— Без очков я только увидел, что у нее постоянно приоткрыт рот, — огрызнулся уязвленный Жачек. — Потому и позволил себе тонкий намек насчет миндалин. А вообще, можете считать меня самонадеянным глупцом, но больше всего мне нравятся собственные дети. — Он с восхищением поглядел на Целестину. — Просто кровь с молоком: мордашка красная, глазки блестят, здоровая, упитанная, аж лоснится. Разве сравнишь с этой подружкой твоей… да она же, с позволения сказать, ни рыба ни мясо.
«Упитанная»! «Мордашка красная»! Знал бы Жачек, как больно задел свою младшую дочь, он бы, наверно, предпочел помалкивать целую неделю.
Глава 2
1
Совершенно неожиданно выпал снег. В этом, правда, не было ничего противоестественного — на дворе стояла зима. Но декабрь в том году больше смахивал на дождливый ноябрь, и никто из жителей Познани даже не мечтал, что на рождество выпадет снег. И тем не менее перед самыми праздниками первые утренние прохожие с изумлением увидели мир преображенным, идиллически тихим, сверкающим невинной белизной.
Ежи Гайдук стоял у открытого окна и жадно вдыхал пахнущий снегом воздух. Улица Сенкевича была еще пуста, кое-какое движение началось только в продовольственном магазине на первом этаже. Было холодно, но на такие мелочи Ежи Гайдук не обращал внимания. Он стоял в пижаме у окна и смотрел поверх крыш домов на макушку желтой башенки, освещенную слабым светом уличного люминесцентного фонаря. Ничего больше увидеть он бы не смог, даже наполовину высунувшись наружу. И все-таки вот уже три месяца по утрам, едва открыв глаза, подходил к окну и смотрел в сторону дома, где жила Целестина.
Ежи Гайдук был человеком одиноким. С раннего детства его воспитывала бабушка, так как родители давно умерли. В маленьком городке, где они жили, не было средней школы, а поскольку бабушка решила дать внуку образование, он был отправлен в лицей в Познань. Комнату сняли у пани Пюрек, которая заслуживала доверия хотя бы по одной причине: она была родом из того же города, что и Гайдуки. Кроме того, что было весьма существенно, сия пожилая дама не требовала за комнату оплаты вперед. Ежи у нее
