Во-первых, я не стану сегодня вечером петь для ваших гостей.
— Ах! — вскрикнул лорд Драммонд вне себя от радости.
— И во-вторых, я сейчас же вам спою.
Она подошла к фортепьяно и запела большую финальную арию из «Золушки» «Perche tremar? Perche?»[3], этот великолепный гимн торжества и прощения, откровение нежной и возвышенной души, в своей радости несущей утешение тому, кто был причиной ее страданий.
Лорд Драммонд был пленен, потрясен, опьянен. Всеми фибрами своего существа он с трепетом отдавался этой небесной мелодии, так божественно воспроизведенной. Душа этого странного обожателя, влюбленного в голос, была подобна еще одному музыкальному инструменту, звуки которого служили сопровождением волшебному, всемогущему пению Олимпии, чьи пальцы, касаясь клавиш фортепьяно, в то же время играли на струнах его сердца.
Когда последняя нота, прозвенев, угасла, он не разразился рукоплесканиями и не сказал Олимпии ни слова, а только мрачно пробормотал, обращаясь к самому себе:
— И она еще хочет, чтобы я не ревновал, принужденный делить подобные чувства с другими!
Потом, видимо силясь прогнать одолевающие его мысли, он спросил, поднимаясь со своего места:
— Итак, вы придете сегодня?
— Да. Насколько я поняла, там соберутся только ваши близкие друзья. Кого же вы ждете?
— Вы, наверное, их не знаете: прежде всего прусский посол…
— Прусский посол! — вскрикнула Олимпия, внезапно задрожав.
— Да, я был ему представлен вчера вечером и пригласил его навестить меня.
— Граф фон Эбербах?
— Да.
— В таком случае это невозможно, — сказала Олимпия. — Я не приду.
— Но почему? — удивился лорд Драммонд. — Вы что-то имеете против графа фон Эбербаха? Он вам знаком?
— Нет.
— Так в чем же препятствие?
— А в сущности, — прошептала она, словно говорила сама с собой, — почему бы и не пойти?
Глубокое раздумье овладело ею. Наконец, после какой-то тайной борьбы, отразившейся на ее прекрасном лице, она сказала:
— Что ж, я приду.
— Итак, до вечера. Жду вас в одиннадцать.
— До вечера.
IX
РАССКАЗ ГАМБЫ
На ужин лорда Драммонда Юлиус явился без опоздания. Без четверти одиннадцать он в сопровождении Самуила вошел в обширные сверкающие роскошью покои особняка на улице Ферм-де- Матюрен.
Итак, он вновь услышит голос, увидит наконец лицо этой неведомой певицы, что пробудила такие давние и трагические воспоминания, дремавшие в самой глубине его сердца. Разум говорил ему, что у этой женщины не может быть ничего общего с той, которая унесла с собой на дно Эбербахской пропасти его любовь, юность и все счастье его жизни. Туманное, отдаленное сходство в звучании голоса — вот и все, что будило воспоминания о Христиане.
Но до того вечера, когда ему одновременно явились два призрака дней былых — его злой гений и его добрый ангел, Юлиус так бесконечно давно не чувствовал себя живым и не испытывал ничего похожего на душевный трепет! Что касается Самуила, то тут уж ошибки не было, это он собственной персоной, из плоти и крови. Должно быть, именно Самуил своим внезапным явлением подготовил то поразительное впечатление, которое произвел на Юлиуса голос женщины в маске. Когда он увидел воплощенной во плоть и кровь одну половину своего прошлого, его душа с легкостью приняла возвращение из небытия и другой половины.
Со дня бала у герцогини Беррийской Юлиуса не оставляло желание вновь услышать тот голос, чарующий и приводящий в смятение, увидеть, как спадет маска и взору явится лицо, безусловно милое и прекрасное. Поэтому он наилучшим образом принял лорда Драммонда, когда тот, побуждаемый Самуилом, явился к нему с приглашением. Тотчас завязалось приятное знакомство. Кроме некоего чувства общности, почти родственной приязни, сближающей между собой аристократические семейства Европы, лорд Драммонд в глазах Юлиуса имел то неизмеримое достоинство, что был знаком с певицей.
Приглашение уже завтра прийти в гости Юлиус принял без всяких церемоний. Предполагался обед, но именно на тот день в посольстве был назначен прием. Тогда по предложению Самуила обед был заменен ужином. Условились, что в половине одиннадцатого граф фон Эбербах ускользнет от своих гостей. Юлиус предпочел поступить так, чем отсрочить столь желанный миг еще на сутки, и встреча была назначена на одиннадцать.
Как уже было замечено, Юлиус явился раньше. Войдя в салон лорда Драммонда, он жадным взглядом огляделся.
Она еще не пришла.
Лорд Драммонд вышел навстречу Юлиусу и представил ему не то пятерых, не то шестерых гостей, пришедших до него.
Там было еще двое лордов, один испанский герцог и три француза, как нельзя более далекие от аристократизма, но сиявшие отраженным светом либеральных идей и народного блага, поборниками которых они успели прослыть. То были банкир, нашумевший своими политическими заявлениями, суровый депутат, одна из самых громких фигур оппозиции, и провинциальный адвокатишка, в то время с огромным успехом публиковавший весьма посредственную «Историю Революции».
Разглядывая гостей и прислушиваясь к их разговорам, Юлиус нашел в этом средство скрыть свое волнение, вызванное ожиданием синьоры Олимпии.
Самуил же, войдя, приветствовал троих французов как давних знакомцев, с полуиронической почтительностью и презрительным смирением человека, сознающего свое превосходство в своем скромном положении.
— Мы больше никого не ждем, кроме синьоры Олимпии и ее брата, — сказал лорд Драммонд.
В это мгновение дверь открылась и лакей доложил:
— Господин Гамба!
Юлиус в тревоге устремил взгляд на дверь.
Но она, пропустив Гамбу, закрылась.
Он пришел один.
Гамба попробовал отвесить поклон. Что-что, а уж согнуться ему было не трудно, напротив, из-за преувеличенной гибкости позвоночника он склонился в прямом смысле слова до земли. Но что всегда было поистине мучительно для бедного Гамбы в светских поклонах, это необходимость подавлять искушение воспользоваться таким великолепным случаем, чтобы, ловко просунув голову между ног, опереться на руки и перекувырнуться, перекатившись колесом, а затем мгновенно вскочить на ноги и твердо, прямо встать перед пораженными зрителями. Тут к вечному его прославлению надобно заметить, что он героически преодолел этот заманчивый соблазн и после приветствия просто вернулся в вертикальное положение, хоть и с довольно унылой физиономией. Он принес салонным нравам немалую жертву.
— А где же синьора Олимпия? — спросил лорд Драммонд.
— Она не придет? — невольно вырвалось у Юлиуса.
— Да нет, господа, она скоро будет, — сказал Гамба, мгновенно освоившись в столь почтенной и приятной компании. — Она меня выслала вперед, чтобы попросить от ее имени прощения у всех этих господ за то, что она заставляет их ждать… О, да мы вполне можем сесть, у нас впереди добрых полчаса. Она еще
