Голос его прервался; он протянул руку Самуилу.
— Ну, я-то провожу вас до кареты, — сказал тот.
И они вышли оба, оставив удрученного Юлиуса в обществе Фредерики, взволнованной больше, чем она согласилась бы признать.
XXVI
ЛЕГКО ЛИ ДАРИТЬ?
Три месяца спустя после той сцены, которую мы только что описали, то есть в начале августа 1829 года, граф фон Эбербах, полулежа в шезлонге, беседовал с Фредерикой. В эти минуты они находились в комнате вдвоем.
Сквозь плотные, жесткие шторы тут и там пробивались тонкие лучики августовского солнца, и чувствовалось, что там, за окном, оно пылает знойно и ослепительно.
Как и предсказывали Самуил Гельб и доктора, приглашенные для консультации, выздоровление Юлиуса продвигалось медленно, так медленно, что и за три месяца оно еще не было завершено.
Однако Юлиус уже начал вставать с постели. Но он был так слаб, до того разбит, что пока всего лишь дважды смог совершить прогулку в экипаже, да и то пришлось почти тотчас отвезти его обратно, так как он был не в силах выносить уличный шум и тряску по камням мостовой. Он едва мог продержаться несколько мгновений, стоя на ногах. Только встав, он тут же чувствовал потребность снова улечься в кровать.
Самуил строжайше запретил ему любые возбуждающие средства, которые, вызывая искусственный прилив энергии, в конце концов полностью истощили запас естественных сил его организма. Юлиус подчинялся предписаниям Самуила. Ибо теперь, то ли оттого, что, увидав смерть так близко, он испугался, то ли потому, что какая-то привязанность, обновив его душу, научила его ценить жизнь, он стал держаться за нее и делал все, чтобы выжить.
Он, некогда так жаждавший могильного покоя, временами стал испытывать нетерпение и гнев против этой неодолимой слабости, что приковала его к креслу выздоравливающего, превратив его комнату в подобие склепа.
И ни он сам, ни Самуил не могли предугадать, когда он сможет преодолеть свое странное изнеможение.
Единственным обстоятельством, придававшим ему мужество, было присутствие Фредерики, потому что Лотарио, увы, все еще был в отъезде, и в письмах, присылаемых им все эти три месяца, его возвращение непрестанно откладывалось с недели на неделю.
Однако во все продолжение этих трех месяцев трогательные заботы и дочерняя преданность белокурой девушки не ослабевали ни на одну минуту. Чтобы заменить Лотарио, она удвоила свои старания. То было чарующее зрелище: такое свежее, юное создание растрачивало свои силы на еще не старого годами, но одряхлевшего телом и душой, бледного, умирающего человека; жизнь, бьющая в ней ключом, так обильно орошала это более чем наполовину иссохшее существование, ее юность так переполняла его комнату жизнью и здоровьем, что болезнь не могла взять над ним верх.
Каждый день восхищенному взору Юлиуса открывались новые, доселе неведомые стороны души Фредерики. Ранее подавляемая горькой, суровой ироничностью Самуила, простодушная и полная благочестивой веры девушка почувствовала себя свободнее рядом с графом фон Эбербахом, добрым, нежным, немного слабохарактерным. В ее привязанности к нему смог появиться тот покровительственный оттенок, что столь мил женской природе. Вставая, он опирался на ее руку; она ему читала; он ел с аппетитом лишь те блюда, которые подавала ему она. Фредерика почувствовала себя необходимой: привилегия, какой пользуются дурные сердца, чтобы продать себя подороже, а добрые — чтобы самим давать больше.
В тот день, как и в любой другой, Фредерика была около графа фон Эбербаха; настороженно- внимательная к малейшему его желанию, она поправляла его подушки, заглядывала ему в глаза, стараясь прочесть в них, не нужно ли больному еще чего-нибудь.
— Вы отправитесь сегодня на прогулку, господин граф? — спросила девушка.
— Если хватит сил, — отвечал Юлиус. — Но я подожду, пока жара немного спадет, мне ведь трудно выдерживать такое солнце. Но будьте покойны, милая Фредерика: я чувствую, что мое здоровье, по существу, восстанавливается. Всем вашим трудам придет конец. Вы так любезны и добры со мной, что я был бы просто неблагодарным, если бы не исцелился полностью и немедленно.
— Хотите, я вам что-нибудь почитаю? Вы не скучаете?
— Я никогда не скучаю, если вы здесь, Фредерика. Теперь я понимаю: нет ничего удивительного в том, что скука грызла меня так долго. Это потому, что я не знал вас. Но коль скоро вы так любезно предлагаете, продолжите то чтение, что вы начали вчера. Я всегда любил поэзию, но мне кажется, что вполне понимать стихи я научился лишь с тех пор, как вы стали мне их читать.
Фредерика подошла к столу, взяла томик Гёте и, возвратясь, села около графа фон Эбербаха.
Она открыла книгу и принялась было читать, но тут вошел Самуил.
В руке у него поблескивала маленькая склянка, которую он поставил на камин.
— А, вот и ты, — приветливо улыбнулся Юлиус.
— Да, — сказал Самуил. — Я принес тебе новость.
— Новость касается меня?
— Она касается всех.
— Что же это?
— Министерство Мартиньяка пало. Его место заняло министерство Полиньяка. Официальное сообщение об этом появится завтра в «Монитёре».
— Это и вся твоя новость? — спросил Юлиус явно равнодушно.
— Дьявольщина! Если тебе ее мало, с тобой трудно иметь дело. Ведь это просто-напросто означает начало войны. И в зачинщиках — сам король. Что ж, тем хуже для него! Вот увидишь: сообщение выйдет в свет восьмого августа тысяча восемьсот двадцать девятого года, и хоть я не великий прорицатель, держу пари, что восьмого августа тысяча восемьсот тридцатого Карла Десятого на троне уже не будет. Смешение министерства Мартиньяка не что иное, как отставка королевской власти.
— Что мне до всего этого? — отвечал Юлиус. — Политика меня больше не занимает. Я намерен поговорить с тобой о других, более серьезных предметах.
Фредерика поднялась.
— Я оставляю вас, — сказала она.
— Да, разрешите мне пока что отослать вас, моя дорогая девочка, — с улыбкой отозвался граф. — Мне нужно поговорить с Самуилом о том, что касается вас слишком близко, чтобы вам можно было слышать все это. Но можете уйти без сожаления: поверьте, в нашей беседе вы будете присутствовать постоянно.
Фредерика вышла; Самуил откупорил склянку, которую принес с собой, вылил ее содержимое в стакан и протянул Юлиусу.
— Выпей это, — сказал он.
Юлиус взял стакан.
— Что это за странный эликсир, — спросил он, — ты даешь мне вот уже несколько дней? У меня такое чувство, будто остаток крови, еще сохранившийся в моих жилах, стынет от него.
— Пей, говорят тебе! Ты как ребенок, который капризничает, отказываясь принять лекарство. Твоя воспаленная кровь нуждается в том, чтобы я несколько ее охладил, она не сможет быстрее побежать по жилам, прежде чем ее ток не замедлится: так после ночной оргии, чтобы прийти в себя, надо поспать. Это сок одного растения, что я отыскал в Индии. Его способность восстанавливать силы невообразима. Этот напиток сохраняет кровь, в некотором смысле оледеняя ее. Да какого черта? Тебе же нет нужды превращаться в резвого юнца! Тут лишь бы выжить! Ты ведь не ждешь, что я верну тебе твои двадцать лет; но вот еще лет двенадцать жизни я смело могу тебе обещать.
— Двенадцать лет? — повторил Юлиус. — Это больше, чем я прошу и чем мог надеяться, и вот
