продолжала относиться к себе как к существу недостойному.
Мой первый доктор относилась к моим дням и часам, словно каждый из них имел значение. Она отпустила меня погулять под дождем, когда я об этом попросила, не потому что это сделает меня здоровой, а потому что это будут приятные для меня часы. Она провожала меня туда, куда я панически боялась идти одна, и делала это не потому, что там требовалось присутствие врача, а потому что при ней я не буду переживать такого ужаса. Со временем страх и сам бы прошел, но на это потребовалось бы больше времени, и страх был бы гораздо сильнее, если бы она меня не сопровождала. Однажды она провела со мной целую беспокойную ночь, не потому что без врача я могла бы умереть, но потому что она хотела избавить меня от лишней боли, которую мне пришлось бы испытать, если бы она распорядилась привязать меня к кровати. Были и другие люди, которые относились к моим дням так, словно те имели внутренний смысл и представляли какую-то ценность. Так поступила Лаура, просиживая со мной каждое утро в вестибюле больницы. Не потому что она верила в то, что я когда-нибудь выздоровею, всем своим отношением она очень ясно показывала, что в это не верит, а просто для того, чтобы подарить мне спокойное утро. И ночная сиделка, предложившая позавтракать наедине со мной и моим медвежонком Бамсе. Не для того, чтобы меня вылечить, но для того, чтобы сделать мне приятно. Каждый из них придавал ценность моим бессмысленным дням и часам, и постепенно, со временем, благодаря им, ценность приобрела моя жизнь. Потому что жизнь состоит из отдельных мгновений. У Халвдана Сивертсена[26] есть песня о том, чтобы «повторить путешествие по новому кругу». Слыша эту песню, я всегда задумываюсь о том, согласилась ли бы я и решилась ли бы повторить свой жизненный путь «по новому кругу». Разумеется, тут напрашивается сказать «нет». Мое путешествие было слишком уж тяжелым, в нем было слишком много унижений, слишком много страданий, слишком много хаоса, и переживать это снова, казалось бы, не может быть никакого желания. Да и вопрос-то поставлен чисто гипотетически. Но подумав, я понимаю, что, несмотря ни на что, я бы согласилась при одном условии: чтобы я все время знала окончательный итог. Я хотела бы все время знать, что из этого получится, я хотела бы помнить себя такой, какой я стала сейчас. Тогда бы я решилась. Но я бы не выдержала еще раз прожить такую жизнь без всякой надежды.
В то же время я понимаю, что если бы я заранее знала, чем все кончится, это было бы уже совсем другое путешествие. Если бы я все время знала умом и сердцем, что неправы те, кто говорит, что я никогда не стану здоровой, я не чувствовала бы такой безнадежности. Если бы я знала, что мне суждено жить той жизнью, какую я веду сейчас, мне бы никогда не приходила в голову мысль, а не лучше ли покончить с собой. Мне все равно было бы очень больно, но эту больно можно было бы выдержать подобно тому, как роженица выдерживает боль, потому что знает, что скоро будет держать на руках своего ребенка. Если бы я знала, что приобрету знания, что буду вести счастливую жизнь, делать полезную работу и смогу дать что-то нужное и существенное другим людям, никакие унижения не ранили бы меня так больно и так глубоко. Тогда бы я меньше упрямилась и чаще бы улыбалась сама с собой в тайной уверенности, что это они — дураки и когда-нибудь пожалеют о том, что сделали. Я же ничего не знала. Мы никогда не знаем ничего наперед. Приходится просто жить.
И когда мы проживаем свою жизнь, мы редко ограничиваемся тем, чтобы так или иначе относиться к настоящему, у нас есть какое-то отношение и к ожидаемому будущему. Большинство людей согласны в том, что к детям нужно относиться с особой заботой и вниманием, что детям требуется особенная защита и что им нужно давать возможности для развития. И это не только потому, что дети ранимы и хрупки. Есть много других людей тоже ранимых и хрупких: старики, инвалиды, люди подвергающиеся опасности, но им не предоставляются те же возможности и та же защита. В детях есть нечто особенное, потому что дети — это наше будущее. Дети важны тем, что они есть, но и тем, что в них заложены возможности, будущее развитие и надежда. Мы знаем, что все, что мы даем нашим детям — хорошее и дурное, повлияет на то, что мы получим завтра. И если мы обращаемся с детьми особенно заботливо, то делаем так из уважения к тому, что они есть, и из уважения к будущему.
Люди, опрошенные Аленом Топором, описывали, как важно для них было сознание того, что они оказались избранными, что их признали достойными. Такое отношение, по их словам, способствовало их выздоровлению. Я с ними согласна. Для меня тоже было очень важно, что кто-то в меня верит. Иногда хорошие возможности видело несколько человек, иногда только моя семья. Они вели себя со мной так, словно видели какую-то надежду, словно где-то открывались возможные пути, словно меня ценили. И это придавало мне надежду, это показывало, что у меня есть будущее, подтверждало, что меня можно ценить.
Но мне страшно подумать, что грань была так тонка. Я знаю, как легко могло случиться, что все пошло бы иначе, как легко было сделать так, чтобы результат оказался совершенно другим. Я знаю, как велика была вероятность того, что возможности были бы упущены или вообще не появились бы в моей жизни. В этом случае сейчас моя жизнь сложилась бы совершенно иначе. Но я и тогда оставалась бы собой. Я по-прежнему была бы Арнхильд. И я настаиваю на том, что моя человеческая ценность была бы такой же, как и сейчас, не больше и не меньше. Потому что это одна и та же личность.
Мы так часто относимся друг к другу так, как будто бы наша ценность зависит от того, кем мы можем стать, что мы сделаем, и мы забываем о том, что наша ценность заключается не в том, что мы что-то делаем или из нас что-то получится, или что мы что-то там сделали. Мы ценны тем, что мы есть. И если мы об этом забудем, то плохо придется и тем, кого не заметили, и тем, кто их не заметил. Для того чтобы много дать окружающим, не обязательно быть совершенно здоровым человеком, иногда достаточно того, чтобы у вас была возможность дать что-то. Золотоискатели старых времен никогда не требовали, чтобы их шурфы состояли из чистого золота. Они готовы были промывать огромное количество песка, для того чтобы добыть грамм золота, и никогда не считали, что это не имеет смысла. Это имеет смысл.
В одном отделении со мной лежала одна очень больная девушка, ее звали Сив. Сив беспокойно бродила по коридорам, находясь совершенно очевидно в состоянии маниакального психоза. Волосы у нее были измазаны кремом для рук, и одета она была, мягко говоря, оригинально. Речь ее была торопливой, бессвязной и хаотической, мало кто мог понять, о чем она говорит, ее часто приходилось отделять от остальных обитателей, и она редко могла спокойно усидеть на месте больше нескольких минут. Ей постоянно требовалась посторонняя помощь, без этого она не могла прожить ни дня. Острая стадия резко выраженного маниакального психоза.
Не помню уже в точности, что случилось в тот вечер. Кажется, был шумный скандал с кем-то из пациенток. Я испугалась и забилась под диван. В голове у меня что-то замкнулось, и я не осмеливалась вылезти. Сиделки обсуждали между собой, что со мной делать, они ведь не могли просто оставить меня в общей гостиной под диваном, но и вытаскивать из-под него силой тоже не хотели. Они очень хотели мне помочь, но не могли придумать как. И вот в самый разгар их обсуждений, во время которых прозвучало много холодных, профессиональных выражений, отдававшихся в моей душе обидным унижением, Сив вдруг бросилась в мою комнату. Схватив там моего мишку, она снова влетела в гостиную, бережно усадила мишку на пол в полуметре от дивана, дружелюбно произнесла: «А вот и король Олаф, не забудь завести часы», и снова умчалась. Такая же больная, такая же сумасшедшая, такая же замкнутая в собственном мирке. Про нее говорили, что у нее нет контакта с действительностью, но она оказалась единственным человеком, кто нашел правильное решение. Утешенная успокоительным видом мишки, находившегося на расстоянии вытянутой руки, я бодро вылезла из-под дивана и отправилась в свою комнату отдыхать после пережитого. Сив была не в состоянии отдыхать и продолжала свои нескончаемые странствия по отделению. Она была так больна, что хуже, кажется, и представить себе невозможно. Она целиком зависела от посторонней помощи. И все же она могла что-то дать другому человеку.
«Не то важно, чтобы никогда не падать». Эти строки я написала во время своей первой госпитализации, полжизни тому назад. Я потеряла все, что для меня что-то значило. Мне было семнадцать лет, а мне сказали, что у меня хроническая душевная болезнь, что я должна забыть о надеждах на образование, на будущее, на нормальную жизнь. Я лежала в закрытом отделении, утратила самоуважение и свободу, меня забирала полиция, я была унижена и растоптана. И все же я продолжала: «Важно каждый раз вставать».
Вся кожа у меня была исцарапана и изрезана, душа тоже была изранена. У меня все болело: и тело, и мысли, и сердце, и все же я понимала: «Не то важно, чтобы никогда не переживать, важно выжить».
С отделения, где я чувствовала себя в безопасности, которое находилось недалеко от моего дома, от
