человеческого опыта на то, что скрыто. Поскольку такая религиозность переносит опыт уравновешивания, умиротворения, искупления и влияния с человеческих отношений на скрытое другое, о котором мы догадываемся, но которого не знаем.
Тем яснее становится на этом фоне, какой отдачи требует от человека естественная религия, какого очищения духа, отказа от желания влиять и властвовать.
Безусловной заслугой философии и психологии является то, что они проложили путь к беспристрастному созерцанию действительности и ее границ и тем самым помогли снова обрести признание религии в ее естественной форме. В области психологии нужно указать на Фрейда, который во многих религиозных представлениях распознал проекции. Или на К. Г. Юнга, обнаружившего в божественных образах идеалы «Я» или заданные архетипы.
Самый радикальный анализ иудейско-христианской религии, ее основ и последствий я нашел у Вольфганга Гигериха в его книгах «Атомная бомба как психическая реальность» и «Борьба драконов. Посвящение в ядерную эпоху»
Я сам, сравнивая опыт отношений в семье с религиозными представлениями и религиозным поведением, имел возможность наблюдать, как отношение к религиозной тайне выстраивается по хорошо знакомым образам и опыту. Уже поэтому одно только представление о Боге как личности кажется сомнительным. Этот Бог наделяется качествами, намерениями и чувствами, заимствованными из опыта, связанного с королями и властителями. Поэтому он, к примеру, наверху, а мы внизу. Поэтому мы приписываем ему озабоченность своей честью, считаем, что его можно оскорбить, что он вершит суд, награждает или осуждает в зависимости от того, как мы себя ведем по отношению к нему. Как идеальный властитель, он должен быть справедливым и благодетельным, защищать нас от невзгод и врагов. Поэтому мы еще абсолютно чистосердечно зовем его нашим Богом. Как у короля, у него есть свои придворные — ангелы и святые, и мы сами, быть может, надеемся оказаться однажды в их числе.
Другие модели, которые мы переносим из нашего опыта на свое к нему отношение, — это ребенок и родители, сообщество избранных в семье или роде, деловые отношения к обоюдному интересу и уравновешивание «давать» и «брать», отношения между мужчиной и женщиной, к примеру, в представлении о священном браке и любовном единении, и, что может быть самое странное, отношение родителей и детей, когда мы, как родители своим детям, предписываем ему, что делать и как себя вести, чтобы он мог быть нашим Богом.
Я наблюдал также, что многим богоискателям не хватает отца, и когда они находят своего настоящего отца, их поиски Бога прекращаются. Или что многим аскетам не хватает матери, как, например, Будде.
Такие наблюдения ведут к демифологизации религий, в частности, религий откровения. То есть эти наблюдения показывают, что расхожие религиозные представления являются в первую очередь отражением человеческого опыта и потребностей и скорее говорят что-то о нас самих, чем о Боге или Божественном. Эти наблюдения понуждают к очищению этих представлений и нашего к ним отношения. Но, кроме того, это означает, что нас снова отсылают к изначальному религиозному опыту и тем границам, которые он нам указывает и для нас устанавливает.
Расскажу в этой связи одну маленькую историю. Она называется
Психотерапия и религии откровения
Взглянув теперь столь же непредвзято на психотерапию, мы увидим, что некоторые психотерапевтические школы сами стали похожи на религию, которую стремились преодолеть, в частности, на религии откровения. Здесь тоже есть свои основатели и свои апостолы, которые объявляют себя их сторонниками и приверженцами их учения. Многое в таком учении может быть правильно, но когда я объявляю себя его сторонником, я сужаю свой кругозор и оставляю без внимания другое, то, что с этим учением не совпадает, или даже с этим борюсь. Так возникают психотерапевтические школы, которые иногда относятся друг к другу так же, как относятся друг к другу религии. Внутри этих школ существует своя ортодоксальность, своя правая вера и правая практика, и в них есть институты, надзирающие за следованием истинному учению и практике и исключающие ренегатов.
Другие аналогии с религиями общеизвестны: это вводное обучение, проверка надежности и соответствующей школе морали, ритуал приема, посвящение в высший сан, сознание своего превосходства, миссионерство и стремление к влиянию и власти. Хотя методы этих школ в значительной степени базируются на результатах исследований, глубоком понимании и опыте и приводят к неоспоримым успехам. Но этот пыл и приверженность «своей вере» заставляют относиться к ним с подозрением, словно бы здесь замешано что-то еще, некий интерес, который заключается не только в стремлении помочь другим, но и обратить их, — почти так же, как это происходит во многих религиях.
Однако, как и внутри религий, в этих школах мы найдем много таких сторонников, которые, опираясь на собственное понимание, отходят от предписанного учения и практики, но, боясь выговоров и исключения, все же не решаются даже признаться в этом в кругу своих коллег.
По существу, психотерапия базируется на техниках, возникших из внимательного наблюдения и опыта, которые постоянно совершенствуются на основе новых открытий и опыта. Следовательно, здесь есть еще и движение от убеждений и теорий в сторону ремесла, которое должно быть изучено, осознано, отработано и освоено. Но при существующем многообразии познаний и потребностей владеть одним только методом уже недостаточно. Так между школами начинается обмен и сближение, создается своего рода ойкумена, внутри которой границы становятся все более и более проницаемыми. Многие терапевты работают чисто ремесленнически. Они изучают методы многих школ и, не привязываясь ни к одной из них, по потребности комбинируют их в своей практике.
Но, выходя за рамки ремесла, психотерапия, пусть с некоторыми ограничениями, понимается еще и как забота о душе. В первую очередь это относится к психосоматической терапии, то есть к той психотерапии, которая во взаимодействии с медициной стремится через душу смягчать и исцелять болезни тела.
Дело в том, что, как показывает опыт, определенные события, к примеру, ранняя разлука с матерью,
