Уразов встретил Малышева крепким рукопожатием, но казался смущенным. Этот человек не любил недоговоренности, поэтому он отвел Малышева на балкон и прямо спросил:
— Мы поступили неправильно?
— Да, — спокойно ответил Малышев.
— Но расчеты Ованесова…
— На столе у Адылова лежат анализы почвы, сделанные буровиками. Там же находятся карты разрезов контрольных шурфов. Эти документы показывают, что плато составляют плотно сцементированные конгломераты, не поддающиеся мгновенному разрушению. Ованесов просто испугался ответственности.
— Вон вы как рассматриваете? — удивленно протянул Уразов. — А если мы переиграем?
— Уже нельзя. Галереи заполнены взрывчаткой.
— Жаль, что вас так поздно отозвали с озера!
— И этого уже не исправишь.
Они вернулись в кабинет.
Ованесов встретил Малышева откровенной улыбкой. Малышев подумал: радуется, что удалась маленькая интрига. Теперь все лавры попадут в его суп. Как же, взрыв произведен по его проекту! Но злость почему-то пропала. Вспомнил, что и саперы, и колхозники обещали ускорить пробивку новых шурфов. Значит, в назначенный срок они уложатся, несмотря на происки Ованесова. А уж кто воспользуется плодами этой победы, неважно, лишь бы река ожила…
Ему предоставили слово.
Малышев разложил схемы шурфов, данные буровиков, разрезы минных галерей. Ованесов, разглядев эти исполненные в цветных карандашах чертежи, смутился и поглядывал на Малышева испуганно. Но Малышеву не хотелось терять время на перебранку. Он сразу начал:
— Мои разведчики доложили, что завал достаточно уплотнился и стал мощной преградой. Я сожалею, что вместо единовременного взрыва операция расчленена на три части, но менять что бы то ни было уже некогда. Поэтому считаю, что взрыв должен быть одновременным по всему руслу. Такой взрыв выбросит большую часть породы из русла, и очистка русла для следующего взрыва займет минимальное время. Можно будет сразу пустить в ход бульдозеры и экскаваторы, а в тех местах, где отметка окажется достаточной, немедленно начать пробивку второй серии шурфов. Так мы хоть немного сэкономим время, которое отняли сами у себя из трусости…
Он заметил, как покраснел Ованесов, заметил гневный взгляд Уразова, брошенный на инженера, и усмехнулся. Маленькую месть он все-таки учинил. Адылов, кажется, ведет протокол, пусть запишет и это. Ему-то возражения Ованесова — действительно как нож в сердце. У него скопились все сводки с поливных земель, где уже гибнут посевы…
Ованесов промолчал. И хорошо сделал. Малышев знал, что в личном споре Ованесов не сумеет опровергнуть возражений. Да и убедить остальных Малышеву было проще: за его плечами опыт взрывника, а что у Ованесова, кроме амбиции?
Уразов спросил:
— Не разрушит ли такой мощный взрыв дома? кишлака?
— Взрыв производится линейный. Надо лишь закрыть выход из кишлака на берег, чтобы не было несчастных случаев. А если и вылетят стекла в каком-то доме, ничего не поделаешь.
Адылов подсказал:
— Жителей из прибрежных домов лучше всего выселить на время взрыва.
— Не отразится ли взрыв на прибрежном шоссе? — спросил Рахимов. — Там несколько оврингов и много опаснопроходимых мест. А на подходе — экскаваторы. Хороши мы будем, если обвалим в эту трудную пору собственную дорогу…
— На шоссе отправлены махальные, — сказал Малышев. — Они должны приостановить движение и затем проверить состояние дороги после взрыва.
— А вы, я вижу, все предусмотрели, — усмехнулся Уразов.
— Взрывник обязан думать до взрыва…
— А я бы все-таки предупредил низовые кишлаки о взрыве. Пусть временно эвакуируют жителей. Если завал не даст подвижки, люди спокойно вернутся по домам. А если…
— Расчеты довольно убедительны, — возразил Адылов. — Да и не поймут люди нашей тревоги. Они уже поверили, что мы выручим их…
Больше никто не возражал. Столпились у повешенной на стену схемы: новое озеро было изображено в северо-восточном углу грубым синим пятном; пятно это ограждала с запада широкая рубчатая полоса, изображавшая обвальную плотину; а на запад вдоль реки, представленной извилистой линией, под которой сейчас подразумевалась уже не вода, а бывшее русло, изображена будущая река, рукотворная, если у людей хватит сноровки ее пробить. Пока что они накопали тут ямки и ямищи, которые тоже были изображены на грубой этой схеме и помечены почему-то крестами, словно могилы.
Малышев и сам смотрел на свою схему с некоторым возбуждением — уж очень многое стояло за нею. Прошло три дня, за это время он был и топографом, и взрывником, и разведчиком. За эти три дня здесь возникла надежда на спасение, и за эти же семьдесят два часа он нашел и потерял свою единственную надежду на счастье, — не мог же он не признаться себе, что Тома встретила его удивленно-враждебно, будто он гнался за нею и догнал. А он лишь пытался объяснить, что не подозревал о ее присутствии на гляциологической станции… Что ей там понадобилось? Опять герой? Каждый раз, когда она отыскивала для себя и для газеты нового героя, — так уж у них повелось чуть не с первого дня! — Малышев думал: «Это и есть ее герой!» Или: «Этот и будет ее героем!»
Правда, до сих пор, видно, попадались не те герои, но ведь найдет же она когда-нибудь настоящего, какого ищет? И кто мог привлечь ее внимание на этой богом забытой среди гор и ледников станции? Малышев успел присмотреться к тем людям. Молодые парни вроде него самого, а радист и курчавый аспирант, которые смотрели на Тому, как на икону, наверно, только и умеют молиться. Они тут третий год, ни одной женщины среди них нет, они, наверно, отвыкли уже от вкуса женских губ, не помнят, как ласково падают на плечи мягкие руки. Был там еще немолодой начальник, он больше других пришелся по душе Малышеву, но ведь он старик! Сухой, жилистый, суровый. Администратор он, и, верно, хороший. Как он быстро всем нашел место — и детям, и солдату, и ему, Малышеву, но не было у него на лице ни улыбки, ни мягкости. Таких Тома никогда и за людей не считала…
А может, она и на самом деле приехала за материалом? Но почему она ни слова не написала о своем приезде, почему испугалась этой встречи? И как она объяснит этим ученым, кто он ей?
Тут Уразов взглянул на часы, сказал тихо:
— Четырнадцать тридцать. Начали, товарищи!
Малышев почувствовал, как все посторонние мысли исчезли. Начиналось действие, и теперь о постороннем думать нельзя. Тем более при опасном действии. И даже если все предусмотрено и обговорено заранее с такими деловыми людьми, как его офицеры, как Адылов и сам Уразов. Говорят же, что на беду раз в сто лет даже деревянная палка стреляет. А у них не деревянная палка, у них несколько десятков тонн аммонала!
Малышев взял трубку полевого телефона, притулившегося возле адыловского стола, сказал лейтенанту Золотову, чтобы объявлял тревогу и проследил: людей со взрывоопасной территории удалить; выход из кишлака на берег реки перекрыть; особо приглядывать за детьми; махальные на берегу пусть укроются за дувалами, мелкий каменный выброс не учтешь, галька может и по берегу шарахнуть, а это похлеще, чем картечь; позвонить махальным на тракт, пусть ждут пятнадцати часов, взрыва, а после взрыва откроют дорогу только через полчаса, вдруг какая-либо мина не сразу сработает: детонация по земной волне и по колебанию не всегда помогает, порой и обрывает запальные шнуры.
Все это он сказал четко, ясно, понятно, как полагается по уставу взрывных работ, и Золотов каждое отдельное приказание повторил. Малышев оглянулся, посмотрел на хмурые лица членов комиссии и жестом заботливого хозяина пригласил:
— Прошу на наблюдательный пункт!
Люди вышли не толпясь, но и не задерживаясь: впереди Малышев, как главное ответственное лицо за взрыв, за ним Уразов, как самый главный здесь, а за ними инженеры, заместитель министра, аксакалы — председатели колхоза и кишлачного совета, а потом комсомольские руководители, командиры
