терраса была достаточно затенена, и с моря доносился веселый рокот, а Волошина неторопливо выспрашивала его о работе, о ледниках, горах, опасностях. Расспрашивать она умела, ничего не скажешь, как будто давным-давно подготовила эти вопросы для маленького интервью и теперь считывает их прямо с ладони, чтобы не напугать опрашиваемого шуршаньем блокнота. Он даже взглянул на ее ладонь, чистую, розовую и крепкую, какая только и может быть у пловчихи и гимнастки. И вопросы ее были совсем не глупы, а если она что-то и не могла понять сразу, то признавалась в этом с приятной откровенностью, и он шел ей на помощь. Одно только смущало его: она все допытывалась у Чердынцева, какова степень риска в его работе, как будто ей хотелось немедля сделать из него героя.
— Вот вы говорите, ледники безопасны для понимающего их природу человека, — спрашивала она, — но ведь когда-то и вы были незнающим? А ведь там холод, вечная сырость, б-р-р, терпеть не могу сырости, предпочитаю сухие пустыни! Как же вы овладевали этими знаниями? Ломали ноги, тонули в озерах, попадали под лавины?
— Старался по мере сил избегать таких приключений… — нехотя отговаривался Чердынцев.
— И удавалось? — лукаво щурясь, допытывалась она.
— Не всегда, — признался он.
— А зачем созданы эти гляциологические, — с усердием ученика выговорила она незнакомое слово, — станции? Ведь ледников в России не так уж много. Я помню ледник Федченко, знаю о нескольких кавказских ледниках, но они очень маленькие, читала еще что-то о памирских складах льда, но ведь главные системы находятся на Крайнем Севере или в Антарктике?
— Если ледник, на котором стоит наша станция, растопить, получится пресное озеро побольше Аральского моря, — с некоторой гордостью сказал он.
— И вы собираетесь это проделать? — она хлопнула розовыми ладошками от удовольствия. «Наконец-то нашла нечто героическое!» — подумал Чердынцев.
— Нет, но мы можем отрегулировать течение такой большой реки, как Фан. На Фане, надо сказать, стоят десятки кишлаков и городов. Воды этой реки обеспечивают третью часть всех хлопковых посевов Союза… — больше он не мог сдерживаться, она нашла-таки зацепку. Уже несколько лет Чердынцев носился со своей идеей — зарегулировать таяние фанских ледников. Тогда река имела бы точно подсчитанное течение. И если бы это удалось, тысячи дехкан благословили бы реку. А сейчас она была попеременно то матерью, то мачехой. В годы спокойного Солнца уровень ее был почти равномерным, но как только на Солнце появлялись пятна и возмущения, ледник начинал бурно таять, и тогда река вырывалась из русла, меняла течение, заливала посевы или покидала плодоносные земли и уходила в пустыни. И тысячи земледельцев были вынуждены бросать свои работы, чтобы возводить по берегам капризной реки огромные дамбы, насыпи, перекрывать прораны новых русел, спасая поля.
Чердынцев и не заметил, как начал рассказывать об этой своей идее — зарегулировании стока ледниковых вод, а потом неожиданно для себя нарисовал страшную картину наводнения в позапрошлом году, когда река Фан прорыла сразу два русла и ушла в пустыню по двум направлениям, чуть не погубив весь урожай республики и оставив без воды многие поселки и города. Пятьдесят тысяч землепашцев и много солдат сражались в те дни за «спокойную» воду. А сколько это стоило республике?
Волошина давно отставила бокал, уперла подбородок в кулачки и смотрела не отрываясь. Лицо ее побледнело, словно она воочию видела катящийся и ревущий вал воды. Чердынцев хорошо знал эту способность талантливого человека — увидеть рассказываемое, и ему даже стало жаль Волошину: при такой впечатлительности она ночью не сможет спать, будут мерещиться бешеные водяные валы, сбивающие дамбу вместе с людьми, тонущие стада овец, крики людей, а чуть дальше — сохнущие хлопковые поля, осыпающиеся цветы и листья в садах, плачущие женщины и старики (вся молодежь ушла в те дни к горам, чтобы вернуть реку в свое русло)…
— Вот как это бывает… — сказал он и оборвал рассказ.
Последовала долгая пауза. Он выпил свое вино и налил еще, а Волошина все вертела в руках длинноногий фужер, будто отогревала его в ладонях. А может, и в самом деле отогревала? Он слыхал, что на Западе пьют вино именно так, подогревая в ладонях. Впрочем, может быть, так пьют не вино, а коньяк. Но он несомненно не знал многого, что могла знать эта женщина. Вот она отставила бокал, взглянула прямо в его глаза своим твердым, спокойным взглядом, спросила:
— Но разве можно контролировать стихию?
И такое в глазах ее было твердое любопытство, что он не посмел промолчать или сослаться на то, что, мол, постороннему трудно понять. Она смотрела с такой же строгостью, как смотрели на него, косноязычного докладчика, академики, когда он впервые излагал свой план. Правда, тогда он читал по написанному, хотя всю жизнь страшился бумаг. Бумага, пусть и составленная по всем правилам, съедала его живые мысли. Но и сейчас говорить было не легче.
— Видите ли, можно отрегулировать таяние ледника. В сущности, для пригорных пустынь — это последние ресурсы воды. Если мы зачерним темным порошком некоторую площадь ледника, мы вызовем интенсивное таяние на этой площади, и водосток в реке увеличится…
— А вы — поспокойней и поподробнее! — попросила Волошина. — Представьте себе, что я не академик, даже не кандидат наук. Просто любознательный человек. Ведь не из севалки, — она с удовольствием произнесла это крестьянское слово, наверно, писала когда-нибудь о крестьянах, — вы будете сеять этот порошок? Не рукою же разбрасывать? Так как же?
— Ну, для этой цели есть самолеты, — смущенно произнес он. — А наша станция как раз исследует интенсивность таяния. Бывают годы, когда температура на наших высотах — у нас три тысячи триста метров над уровнем моря — поднимается так медленно, что ледник не столько тает, сколько растет. Но опытные участки, которые мы порой посыпаем именно из севалок, — подчеркнул он, — все равно дают повышенный уровень таяния. Значит, можно так рассчитать время, температуру воздуха, величину затемненных участков, что уровень воды в реке можно будет предугадать. Да и высокий уровень нужен только в определенное время года, когда идут усиленные поливы или, скажем, резко повышается температура в пустынях и оазисах и увеличивается расход воды. Все это можно учесть…
Он сам чувствовал, что говорит вяло, почти так же, как докладывал в Академии, когда на все его доводы последовал решительный отказ. То ли он не убедил слушателей, то ли и на самом деле средства были нужны на более важные дела, как, утешая его, сказал руководитель отдела Академии. И подумал: ничего себе поклонник! Вместо того чтобы восхищаться красотой своей собеседницы, выпаливать залпами комплименты, все время говорит о своей работе, которая вряд ли и понятна этой женщине. И внезапно умолк.
Волошина посмотрела на него с каким-то сожалением, допила свой бокал, вынула из сумочки десять рублей и попросила:
— Пригласите официанта…
Он сердито пододвинул ей деньги, сказал:
— Я, между прочим, получаю надбавку за работу на высокогорье…
— А с вашими учеными вы говорите таким же суконным языком? — спросила Волошина.
— При чем тут мои ученые? — рассердился он.
— Позвольте вам заметить, я не такая уж маленькая и знаю, как трудно пробивать самые простые идеи, если вы не заинтересуете власть имущих. Опыты вам запретили? Да?
— С чего вы взяли?
— А у вас интонация не победителя, а побежденного. И в утешение, как это полагается, вам дали путевку в этот шикарный санаторий. Решили, что вы вполне успокоитесь…
— Послушайте, Тамара Константиновна… — вскипел он.
— Я уже достаточно выслушала! — отрезала она. — И могу, не прибегая ни к картам, ни к гаданию, по линиям руки или почерку сказать: вы проиграли вашу битву! И если в эту игру не вмешаются посторонние силы, вы так и будете засевать вашим черным порошком из севалки по гектару в год, а то и того меньше. Сейчас у вас, как я поняла, есть помощники, а потом и они разочаруются. И останется у вас только грустное воспоминание о том, что вы были накануне успеха, но достичь его не смогли. И не будет никакого утешения, ибо к тому времени вы уже поймете, что ничего не достигли только по слабости собственного характера… — Взглянула на него с тем же сожалением, будто действительно увидела всю его судьбу, и тихо сказала: — Ну, что же, пойдемте обедать. Уж этого-то у вас никто не отнимет. Недаром же вам выдали бесплатную путевку
