завоевании Каффы, он заимствовал у А. К. Булатовича[4], правдиво передававшего все, что он видел, и отнюдь не скрывавшего, невзирая на симпатии к Эфиопии, разорения Каффы, вызванного войной и ее последствиями. Велика заслуга русского путешественника и в изучении малоизвестных племен, обитавших южнее каффичо, которые незадолго до него посетил только итальянец В. Боттего. Наконец, А. К. Булатович первый правильно определил, что в Эфиопии преобладают феодальные отношения, а не рабовладение, как это было общепризнано до него.[5]
Прочтенное им на заседании Русского географического общества в начале 1899 г. сообщение о сделанных открытиях и результатах наблюдений и исследований получило очень высокую оценку. Вторая экспедиция А. К. Булатовича «по собранным материалам и по длине маршрута (около 8000 км)… является одним из наиболее выдающихся путешествий в Эфиопию конца XIX века» 6. Недаром его отчет, представленный в Русское географическое общество, незамедлительно перевели на французский и итальянский языки и поместили в специальных журналах.
Последующая судьба А. К. Булатовича была необычна и загадочна. Блестящий кавалерийский офицер, превосходный спортсмен, талантливый и наблюдательный исследователь, чьи заслуги были общепризнаны, перед которым открывалась многообещающая, по представлениям его круга, карьера, он вскорости после возвращения в Петербург по остающимся до сих пор неизвестными причинам решил отказаться от «мира» и уйти в монастырь. Пробыв некоторое время послушником, бывший гусар принял постриг под именем Антония. Впрочем и в новых условиях он преуспевал и довольно быстро стал иеромонахом. Переменив несколько обителей, «отец Антоний» обосновался в подворье Важеозерско-Никифоро-Белозерского монастыря, что находилось за Невской заставой в Петербурге. В марте 1913 г. он таинственно исчез. Некоторое время монахи скрывали столь прискорбное для их репутации обстоятельство. Однако, когда через несколько дней распространились всевозможные слухи, им пришлось передать дело в полицию, но розыски оказались безуспешными. Отец Антоний пропал бесследно. Говорили, как сообщалось в одной из газет, будто он отправился на Афоч. Так ли это, пока установить не удалось. Начатые, но пока не завершенные поиски следственного дела об этом во всех отношениях загадочном факте результатов не дали. Возможно, когда его удастся обнаружить в наших архивах, мы узнаем о последующей судьбе этого несомненно выдающегося путешественника.
В печати недавно промелькнуло сообщение о том, что авторам «Золотого теленка» И. Ильфу и Е. Петрову была известна судьба А. К. Булатовича[6], которого они вывели во вставном «Рассказе о гусаре-схимнике» графе Алексее Булатове, «помогавшем абиссинскому негусу Менелику в его войне с итальянцами». Действительно, многие совпадения в деталях, начиная с фамилии, не оставляют сомнений в том, что писатели были достаточно хорошо осведомлены о биографии путешественника. Однако каким образом они ее узнали, также пока не выяснено.
Но А. К. Булатович не был единственным русским путешественником, посетившим Каффу. Следует наполнить еще об одном человеке, который был в числе первых исследователей Каффы и о котором автор настоящей книги упоминает только мимоходом и в таких выражениях, что создается совершенно ошибочное представление о его значении и роли в экспедиции Фридриха Бибера. Это Евгений Всеволодович Сенигов, также офицер русской армии, талантливый художник, великолепный знаток Эфиопии, где он прожил почти всю свою жизнь, чья биография также ждет своего исследователя.
Отто Бибер мимоходом говорит о «переводчике и проводнике Сенигове», который поступил на службу к его отцу перед путешествием в Каффу. У читателя создается впечатление, что это был технический исполнитель, предназначенный выполнять всевозможные мелкие и не очень ответственные поручения. В действительности дело обстояло далеко не так. В порыве легко объяснимой сыновней привязанности, но явно в ущерб истине, автор искажает факты. Подпоручик русской армии Е. В. Сенигов попал в Эфиопию в составе военной миссии Н. С. Леонтьева (1899 г.). Он происходил из вполне обеспеченной и достаточно родовитой дворянской семьи и получил, видимо, хорошее образование. Восприняв кое-какие весьма неопределенные народническо-демократические идеи о свободе и равенстве, заставившие его весьма отрицательно относиться к господствующим в царской России порядкам, горячо полюбив Эфиопию и ее народ, Е. В. Сенигов решил навсегда остаться в этой стране, что он без излишних колебаний и осуществил. Усвоив все нравы и обычаи местного населения, в совершенстве овладев несколькими диалектами, он даже внешне мало отличался от коренных амхарцев, носил их одежду и не признавал никакой обуви. Средства для существования Е. В. Сенигов добывал, выполняя всевозможные поручения как переводчик. Кроме того, он был чрезвычайно одаренным художником, и его портреты и композиции легко находили покупателей среди европейцев. Менелик II подарил Сенигову небольшое имение вблизи Аддис-Абебы, где он жил, женившись на эфиопке. И, конечно, такой превосходный знаток страны, как Е. В. Сенигов, побывавший в Каффе за несколько лет до Ф. Бибера, — в 1899 г. — оказал ему существенную помощь и поддержку.
Таким образом, мы вправе утверждать, что роль наших соотечественников в изучении этой малоизвестной страны была значительно большей, чем это отмечалось до сих пор, в особенности в настоящей книге. Детальное и всестороннее исследование всех материалов, касающихся деятельности А. К. Булатовича и Е. В. Сенигова, несомненно, подтвердит справедливость только что высказанного положения.
Однако все это ни в коем случае не принижает значения трудов Ф. Бибера, которые до сих пор являются основным пособием по истории, этнографии и языку каффичо и некоторых соседствующих с ними племен. Ф. Бибер был и остается лучшим знатоком Каффы, и его двухтомная монография, вышедшая около сорока лет тому назад, до сих пор никем не превзойдена, хотя, конечно, наука располагает некоторыми новыми, правда весьма скромными материалами. Австрийский ученый — этого также ни в коем случае нельзя отрицать — был подлинным энтузиастом, и кое-что в его биографии напоминает жизнь другого энтузиаста, старшего его современника, выдающегося немецкого археолога Г. Шлимана. Их с раннего детства увлекала одна идея, оба они страстно стремились всеми силами ее осуществить, обоим приходилось преодолевать огромные трудности — прежде всего бедность — на пути к осуществлению заветной цели, оба были самоучками, и оба достигли того, чего добивались. Конечно, открытия Г. Шлимана имеют неизмеримо большее значение для истории человечества, но и Ф. Бибером сделано немало. Он сохранил для будущего многое от гибнущей на его глазах древней и самобытной культуры.
Правда, Ф. Бибер работал в значительно более легких условиях, чем его предшественники. Границы Каффы открылись, и она уже несколько оправилась после войны. Старые порядки и обычаи еще не исчезли, в памяти стариков сохранялись древние предания и легенды, свежи были впечатления от церемоний и обрядов, справлявшихся при дворе. Кроме того, и это чрезвычайно важно, Бибер в течение долгих лет упорно и систематически готовился к экспедиции, что позволяло ему действовать по определенному плану. Доступными для исследования оказались и запретные прежде древние погребения и культовые памятники. Все это позволило Ф. Биберу собрать огромный материал, несмотря на то что ему приходилось уделять довольно много времени делам, с «чистой наукой» ничего общего не имеющим. По существу обе его экспедиции состоялись только потому, что австрийское правительство стремилось закрепить в Эфиопии свое политическое влияние и расширить область применения отечественного капитала. Впрочем, О. Бибер сам пишет об этом как о вполне естественном явлении, в чем его трудно обвинить, ибо подобное переплетение науки и погони за прибылью действительно вполне естественно в условиях капиталистического общества. Двухтомная монография Фридриха Бибера — это настоящая энциклопедия в отношении всего, что касается Каффы и ее населения. В ней впервые даются ответы на многие основные вопросы, относящиеся к прошлому этой страны и ее жителей. Тем не менее кое-что, и притом весьма существенное, до сих пор остается неясным, во всяком случае требует дополнительных изысканий. С некоторыми положениями просто трудно согласиться.
Важнейшая из этих спорных проблем — проблема происхождения гонга, или каффичо, и связи их культуры с культурой древнего Египта и царств Напаты и Мероэ, существовавших в VIII в. до н. э. — VI в. н. э. на территории современного Судана.
Ф. Бибер совершенно прав, указывая, что древние предания связывают каффичо с долиной Нила и что места их первоначального расселения и пути странствий, приведшие на Абиссинское плоскогорье, покрыты непроницаемой завесой забвения, сквозь которую проступают только очень смутные воспоминания. Он сам отмечает, что государство Каффа возникает только в XIII–XIV вв. и что для восстановления истории предшествующего периода отсутствуют какие-либо определенные факты. Тем не менее он считает
