делает с ней ветеринар. Я зажег свечку и стал приближать ее к глазам животины, а потом удалять от них. Яркий свет заставляет зрачки сужаться, они превращаются в узкие щелочки, как у кошки. Наблюдая это, я невольно почувствовал волнение: ее глаза, скорее круглые, чем овальные, подобны волшебным синим зеркалам. В них отсветы янтаря. Глазное яблоко словно капля ртути. Я вдруг увидел там себя самого: я смотрел на нее, а получалось, что на самого себя. Мне захотелось прекратить опыт. Когда человек видит свое отражение в глазах чудовища, он испытывает головокружение. Кому-то это может показаться смешным. Однако пусть меня судит лишь тот, кто когда-нибудь пережил подобный опыт.
Невозможно безразлично наблюдать за ней. Стоит до нее дотронуться, как интерес исследователя вдруг исчезает. Едва коснувшись, рука отдергивается, точно от удара током. Один из наших основных инстинктов говорит о том, что прикосновение связано с теплом: холодных тел нет. Но ее температура ранит меня и причиняет боль. Она напоминает холод трупа, который уже покинула жизнь.
Они появились. Их много. Обычно наша порция боеприпасов составляет шесть патронов, а сегодня мы истратили восемь.
Вместе с Батисом мы истратили девятнадцать патронов.
Тридцать три.
Тридцать семь.
Я слишком занят борьбой за свою жизнь, чтобы вести записи. А о том, что я мог бы описать, лучше не сохранять воспоминаний.
Штурмы постепенно становятся не такими яростными. Сегодня я довольно долго осматривал со стороны леса маяк и наш балкон. Батиса мое занятие заинтересовало, и он присоединился ко мне, не говоря ни слова. Мы стояли рядом, плечом к плечу. Мои мысли занимало одно: я хотел увидеть маяк таким, каким видят его чудища, попытаться войти в тайники мозга этих кровожадных существ, чтобы понять, каким они видят меня. Спустя некоторое время Батис сказал:
– Ну, что ж, похоже, никаких изъянов в нашей обороне нет.
И ушел.
Они наблюдают за нами, но не нападают. Сначала это вызывало во мне тревогу, но позднее она сменилась простым любопытством. Обычно мы видим лишь мелькание теней. Иногда их можно различить между деревьями или на морском берегу. Когда луч маяка падает на одно из чудищ, оно тут же исчезает.
Ночь постепенно расширяет свои границы. Сейчас в нашем распоряжении только три часа света. Остальное время – владения ночи. Не успевая появиться, солнце уже прощается с нами. Как выразить на бумаге весь ужас, который овладевает нами в этот момент? Даже в обычных условиях пребывание на острове само по себе могло бы означать для человека исключительный и страшный опыт. Присутствие чудовищ переносит этот эксперимент за пределы разумного. Может показаться невероятным, но порой промежутки между штурмами кажутся мне страшнее, чем сами штурмы. Внутри маяка, среди теней, отбрасываемых керосиновыми лампами, мы слушаем смешанный шум ветра, дождя и волн и ждем рассвета. Мы ждем его и ждем, не ведая, что наступит скорее: новый день или смерть. Никогда бы не подумал, что ад похож на такую заурядную вещь, как часы без стрелок.
Неожиданно обнаружил, что Батис умеет играть в шахматы. Незначительный факт становится остров ком цивилизации в море безумия. Три партии. Две ничьи и одна победа. Стоит ли писать о том, кто ее себе присвоил?
Полдень. Мы играли в шахматы. Ночью на нас нападали шесть раз, волны атак сменяли друг друга. Я стрелял так яростно, что затвор винтовки становился горячим. На сей раз это вызвано необходимостью, и Батис не ругался за безрассудную трату патронов.
Я пытаюсь разыгрывать дебюты в романтическом ключе, но мои ходы разбиваются о защиту Каффа. В этом смысле он очень ловок. Он рокируется, и моя атака теряет силу. Человек действует в жизни подобно тому, как двигает фигуры на доске, тут нечего добавить. В каждом ходе видна сущность батисового или каффового – как вам больше понравится – характера.
Чудища кричали сегодня за пределами круга, который очерчивает прожектор, во тьме. Словно стервятники, дерущиеся за добычу. Потом они двинулись было к маяку, но их строй рассыпался еще до того, как мы выстрелили. Во всем этом есть какая-то тайна. Самое ужасное, что поведение чудовищ не поддается никакой логике. Оно непредсказуемо.
Я размышлял о мотивах, которые привели меня на остров. Мне хотелось найти покой пустоты. Но вместо тишины открылся ад, полный чудищ. Какие новые значения должны предстать перед моими глазами? Как правильно истолковать происходящее, следуя логике моего опекуна? Я часто вспоминаю его. Но сколько ни задаю себе вопросы, сколько ни пытаюсь найти на них ответы, прихожу лишь к одному страшному и неопровержимому выводу: это чудовища, чудовища и еще раз чудовища. И нечего тут выдумывать, нечего искать, нечего объяснять.
