В пьянящей тишине

Третья линия пройдет еще дальше: мы спрячем шаш­ки в лесу между деревьями. Эту линию можно будет ис­пользовать по обстоятельствам и взрывать шашки, ког­да это покажется необходимым. Если мы захотим, чтобы чудища устремились толпой в сторону второй линии, взрыв надо будет произвести перед ее использо­ванием. Если же понадобится добить отступающего противника, мы взорвем эти шашки после основного удара. Каждая линия будет иметь свой детонатор, и мы сможем приводить их в действие, когда того потребуют обстоятельства.

Мы работали весь день. Брали по десять шашек, свя­зывали их и соединяли с одним запалом, потом закапы­вали заряд, отходили на несколько метров и повторяли операцию еще раз. Завершив всю линию, закопали так­же шнур, метр за метром, и вывели его конец у маяка. Потом закрепили его на стене и подняли до самого бал­кона, где стояли детонаторы. Животина работала вместе с нами, не осознавая, что делает. Она наполняла на бере­гу мешки песком до самого верха; мы привязали их к ре­шетке на балконе, чтобы получилась баррикада. Там мы сможем укрываться от картечи, которая, скорее всего, будет лететь во все стороны. Мы трудились весь день как рабы, и к вечеру великолепное саперное сооружение было завершено.

– После сегодняшней ночи останется много сирот, – подумал я вслух.

– Затем мы и работали, – сказал Батис.

На остров опустилась ночь. Но они не приходили. После стольких дней мощных атак они не появлялись. Это казалось невероятным. По мере того как время шло, наше нетерпение возрастало. Где они, куда запропасти­лись? Батис был куда более флегматичным караульным. Он провожал луч маяка круговым движением ствола своего Ремингтона. Прожектор дырявил тьму, но в его свете виднелись лишь безобидные хлопья снега. Ни одного следа, ни одного отпечатка ноги, кроме тех, что ос­тавили наши сапоги, не нарушали белизны снежного пейзажа. У меня вспотели руки. Я то и дело снимал и на­девал перчатки и убирал льдинки с усов. Может, снег на­рушил привычный распорядок их жизни?

Следующая ночь принесла лишь несколько незначи­тельных сюрпризов. Некоторых из них мы увидели, вер­нее сказать, услышали. Они квакали своими лягушачьи­ми голосами за пределами светового круга, по разные стороны от маяка, но их намерения остались для нас тайной. Когда первые солнечные лучи упали на землю, мы различили их фигуры: две, три, четыре, может быть, пять, не больше. Они двигались по опушке леса, то и де­ло меняя направление, и даже не приблизились к маяку. На них не стоило тратить патроны, и уж тем более – ди­намит. В следующие ночи история повторилась. Они, были, но их не было.

В моей голове роились самые невероятные предполо­жения. Днем меня постоянно тянуло к нашим линиям обороны, туда, где связки динамитных шашек, соединен­ные между собой, были спрятаны в снегу. Я разглядывал отпечатки их лап, стоя на коленях, как настоящий следопыт, пытаясь понять, какая логика руководила действия­ми чудищ. Может быть, они учуяли динамит? Предчув­ствовала ли эта толпа, движимая стадным чувством, новую опасность, более грозную, чем ружья и винтовки, с которыми им уже довелось познакомиться? Иногда я удивлялся самому себе, пытаясь найти хоть какой-то смысл в лабиринте их следов. А что, если они хитрее ли­сы? Однако взрывчатка оставалась нетронутой. Мы про­пустили шнур через обрезки шлангов и водопроводных труб, которые нашли на маяке, и только потом закопали в снег. Ни одно из наших устройств не пострадало.

Пока между баталиями длилась пауза, я еще пару раз трахался с животиной. Я уводил ее с маяка под предло­гом того, что хотел отнести в лес разные железяки и мне нужна была помощь. В течение дня, чтобы занять свое время, я обкладывал шашки кусками жести, гвоздями и галькой, а также небольшими острыми предметами, которые находил вокруг. Дом метеоролога как нельзя подходил для моих планов. Мы разбирали его по кусоч­кам, в прямом смысле этого слова, в поисках материалов для нашего наступления. После того как мешки были наполнены, а иногда и до этого я укладывал ее на кро­вать и овладевал ею.

Философия и любовь порой противостоят друг другу в скрытых от глаз сферах. Но война и половой акт – это настоящий рукопашный бой. Насилие над животиной совершалось как бы с ее согласия. Мне не хватало рук и ног, чтобы охватить все ее тело, всю поверхность кожи. Я обращался с ней так, словно хотел добить никчем­ную скотину. После каждого совокупления я испытывал острую ненависть к этой посланнице преисподней.

Бескрайнее наслаждение уже не было для меня ново­стью. Однако и не умаляло его. Мне довелось пережить это чувство два или три раза; может быть, четыре. Каж­дый раз после этого я испытывал особую тоску, чувство детской беззащитности. Так томится влюбленный, не зная своей возлюбленной, или заплутавший в пустыне, совершая бесконечные круги по песку. Запустение, ца­рившее в нашем убежище, усиливало ощущение тупи­ка. Дом напоминал крошечный Рим, разрушенный за тысячелетие варварских набегов. Я лежал рядом с живо­тиной под холодными и грязными одеялами, жесткими, словно картонные листы, и дом, изъеденный временем, направлял на меня свою лупу, точно на муравья. Вода, текущая с потолка, превращалась в ледяные пластины. Влажность согнула деревянную обшивку стен, и доски выворачивались, словно подсолнечники. Там, внутри дома, течение времени замедлялось; жизнь виделась гла­зами червяка. В те дни в этих четырех стенах я чувство­вал себя на середине пути между жизнью и смертью. Мое существование подчинялось лишь двум желаниям: убивать и любить. Однако оба были невыполнимы.

– Сегодня точно придут, – говорил иногда Батис с ви­дом крестьянина, который предсказывает погоду. Но каждый раз ошибался. Чудища просто испарились. Это не было осторожностью, они презирали нас. Если нам и удавалось их увидеть, то совершенно случайно. Мы слышали топот маленьких стад за пределами свето­вого круга прожектора. Иногда их скрипучие голоса раздавались за пеленой ночного снегопада, иногда они мол­ча следили за нами, но маяк не привлекал их. Можно было предположить, что они пересекали твердь острова в темноте, следуя по какому-то своему маршруту к не­кой определенной точке, и самый короткий путь туда проходил через лес. Только и всего. Как-то раз мы вы­стрелили в направлении голосов разноцветными раке­тами в надежде привлечь их к маяку. Безрезультатно.

Никогда в жизни не подумал бы, что когда-нибудь бу­ду страстно желать, чтобы на нас напали толпы чудо­вищ. Но в действительности их отсутствие в эти дни ставило меня на грань помешательства. Однажды я уви­дел, что Батис сидит на стуле у наружной стены маяка. Я вынес второй стул для себя. Одна из его ножек оказа­лась короче других, мне не удалось удержаться, и я упал, смешно вскинув ноги. Стульев нам не хватало; и его не­трудно было починить. Несмотря на это, я разбил его о стену маяка. Я сломал ножки, спинку, а потом еще по­прыгал на обломках, чтобы от сего предмета мебели не осталось и следа. Батис смотрел на меня, потягивая ром. Он не раскрыл рта.

В другой раз я чуть не убил животину. Не припомню, как это вышло; впрочем, большого значения это не име­ет. Кажется, она перетаскивала поленья. Одно из трех, что были в ее руках, упало на землю. Когда это неловкое существо хотело поднять его, еще одно полено покати­лось на землю. Она нагнулась, чтобы поднять второе по­лено, и потеряла третье. Идиотская операция повторя­лась до бесконечности. Я подошел к ней.

– Подними поленья, – сказал я. Она пыталась выпол­нить приказ и терпела неудачу за неудачей. Я дал ей под­затыльник. – Подними поленья. – Мои окрики внушали ей ужас. – Подними поленья! – Она дрожала от страха. Я схватил ее за шиворот. – Подними поленья! – Она пискнула, прося о помощи, и это вызвало во мне прилив ярос­ти. Я, без сомнения, убил бы ее, не появись вовремя Батис.