Мания

Подарите нам “Дьявольские трели” Паганини; его отец тоже был торговцем старой мебелью». Мысль, что после скрипки музыканта и беллетристики Кашёнкина у него должно появиться это самое желание, не давала покоя господину Заваде. Он и хотел этого дела и страшно боялся, что вдруг у него публично ничего не получится. Очень не хотелось осрамиться. К тому же это несуразное представление, устроенное Петром Петровичем, вконец расстроило его и без того не совсем уравновешенную натуру. «Не думаю, что можно будет что-нибудь услышать, — небрежно бросила Наталья Никитична. А себе призналась: — Не повезло с кавалерами, их опять не туда тянет. В кровать, быстрее в кровать, мужики!»

Господин Кушелев-Безбородько раскрыл футляр, вынул инструмент и начал играть. «Дьявольские трели» заглушались артиллерийской канонадой. Но чуткий слух Наума Абрамовича улавливал эротичность музыки: он начинал чувствовать, что желанное состояние совсем близко.

В этот момент в апартаменты влетел прозаик Юрий Кашёнкин. С трубкой во рту, с растрепанной шевелюрой, он с порога бросил: «Ужасная вонь в коридоре! Взрывы каких-то снарядов натолкнули меня на мысль срочно позвонить в милицию. Где у вас тут телефон? Бесланская осень 2004-го года приучила нас к бдительности». Но когда перед ним открылась картина происходящего, он запнулся, приложил палец ко рту, порылся в своей папке, достал из нее глянцевую рукопись и начал громко читать перед самым ухом господина Завады:

«Небо было пасмурным и желтовато-синим. “Странный цвет, — подумал Осьминкин, — вот если бы оно было серым, то пошел бы дождь, а ведь так хочется вымокнуть, чтобы заболеть! Тогда не надо будет шагать на работу, а то эта девица опять начнет приставать. Почему она всегда требует, чтобы я целовал стельки ее обуви и внутреннюю байку ее перчаток, а еще лифчик, правда, с лицевой стороны, а шарфик с изнанки? Чтобы облизывал ее заколки, шпильки и резинки на трусиках, и то не по всему кругу, а только с задней стороны? И следит за мной с таким пристрастием, как будто я могу проглотить ее бюстгальтер, сжевать ее юбку и съесть заколки. Подозревает, что я в результате всего этого начну испытывать оргазм? А где выучиться этим способностям? Ведь негде же! Вот если бы она разрешала мне целовать ее попочку, или ласкать ее пяточки, или откусывать ее ноготки, а уж тем более брить ее красивые, стройные ножки! А еще лучше — кормить ее с ложечки грибным супчиком, кончиком язычка касаться ее носика, ее длинных бровей, а еще милее — вылизывать ее тарелочку; если бы мне такое было позволено, то я никак не мечтал бы о простуде, а бился бы в поллюциях, любовался бы напряжением собственного erecticus. Надеялся бы на солнечную погоду, чтобы быть здоровым. Какое счастье облизывать все уголки тела этой женщины!”»

Наум Абрамович внимательно прислушивался к новому рассказу литератора и продолжал возбуждаться; брюки медленно стало распирать по швам.

Главный из трех заговорщиков-артиллеристов, решивших разбить окно, чтобы выиграть главный приз, приготовился к стрельбе: он слегка пригнулся и стал прицеливаться, натягивая резинку, в которую зарядил собственный металлический зубной протез, так как ничего другого найти не мог. «Протез триста долларов стоит, но приз-то могучий! Опосля можно и золотой поставить!» — мечтательно размышлял он.

Петр Петрович ничего этого не знал, у него была своя мелодия, но, почувствовав, что настало время обмазать самое важное место новым немецким кремом, шепнул Наталье Никитичне: «Я мигом вернусь», — и направился в туалетную комнату.

Из детского опыта он хорошо запомнил, что хлеб, намазанный вареньем или маргарином, тем вкуснее, чем толще верхний слой. Поэтому и сегодня экономить новый заморский крем не стал и вместо того, чтобы просто протереть свой erecticus импортным зельем, как было рекомендовано в инструкции, обмазал его жирным слоем, чтобы все сработало еще лучше, чем даже сами немцы задумали. «Даже какой-то большой получился!» — удивляясь, радостно признался себе торговец морской водой. Чтобы сохранить иностранный крем в сохранности, брюки на себя он надевать не стал, а набросил халат и вышел из туалета.

Как раз в этот момент раздался треск разбитого стекла, ставший апофеозом всего праздника. Усилилось движение воздуха, его мощные потоки вырвали из рук беллетриста листы рукописи, которые закружились вместе с лепестками роз по всему залу, вызывая турбулентность чувств у всех присутствующих. Орудийные залпы стали постепенно смолкать, зловоние рассасываться, артиллеристы не спеша натягивали штаны. Предчувствие подсказало госпоже Мегаловой, что это самое время наступает. Ее сердце начало ликовать, махровый халат сползать с тела, ей уже мерещились усиливающиеся судороги плоти.

Господин Маниколопов вытащил две пачки долларов и передал их шеф-повару: «Отлично поработали. Вот, возьми деньги и как председатель жюри раздай всем премии. Потом передо мной отчитаешься. А теперь пошли все вон!» — «Как, и мы тоже?» — спросил Заваду Юрий Васильевич. «Он дал приказ своей команде! Вас это не касается!» — иронично заметил антиквар. «Можно мне собрать мою рукопись? Читать дальше?» — «Да, продолжай! Все как обычно. Когда я начну это самое, главное, меняй текст на спокойный сюжет». — «Может, прочесть отрывок из романа “Рыба рвется на свободу”?» — «Пожалуй… Там что-то о водопаде?» — «Именно! Как форель пытается подняться по ниспадающему потоку воды». — «Прекрасно!» — закатил глаза господин Завада.

Тут необходимо кое-что пояснить. Чтобы задержать оргазм, Наум Абрамович во время этого самого дела очень нуждался в отвлечении. У него для этого были самые разные трюки и ухищрения. Если скрипка оставалась всегда в своем жанре, то прозаик Кашёнкин в понедельном цикле выполнял самые разные поручения. Например, на прошлой неделе, чтобы задержать оргазм Наума Абрамовича, он во время этого дела должен был регулярно покрикивать: «Хозяин, тут принесли отличную антикварную вещицу! И хотят за нее две копейки». Такая интригующая информация отвлекала господина Заваду от этого самого , и таким образом он избегал быстрого семяизвержения. На позапрошлой неделе Юрий Васильевич пробовал другой вариант: во время этогосамого он постоянно посвистывал в милицейский свисток и грубым басом орал: «Держите мошенника!» А три недели назад он использовал еще один сценарий, который очень отвлекал господина Заваду. Столичный беллетрист составил рейтинг самых успешных предпринимателей столицы и монотонно зачитывал его в это самое время, вынуждая Наума Абрамовича особенно прислушиваться, совершенно забывая о своем занятии:

«На текущей неделе в нашем замечательном мегаполисе больше всех заработал господин Качуевский — производитель мороженого, владелец хладокомбинатов, кстати, интересуется антиквариатом; его доход составил сорок три миллиона долларов. На втором месте — господин Химушин, землевладелец, проявляет интерес к уникальным, от семи карат драгоценным камням; заработал тридцать восемь миллионов долларов. На третьем месте — господин Плющиха, строитель; его хобби — современная живопись. Он прибавил к своему капиталу тридцать пять миллионов. На четвертом месте — господин Судейкин, бюрократ, начальник ведущего разрешительного департамента, проявляет повышенный интерес к ампиру; получил тридцать миллионов долларов взяток. На пятом месте — господин Голутвин, банкир, имеет любовницу, которая интересуется гобеленами шестнадцатого века; разбогател на фондовой бирже на двадцать шесть с половиной миллионов долларов…»

Именно с помощью таких ухищрений столичный антиквар задерживал эякуляцию. Своим же дамам Наум Абрамович объяснял присутствие на любовных встречах господ Кашёнкина и Кушелева-Безбородько большой загруженностью, напряженным графиком, неотложными делами, заставляющими его совмещать деловое с плотским. Женщины верили ему и горевали, что современная жизнь требует от любовника таких великих жертв.

Наталья Никитична сбросила халат и прыгнула в постель. Петр Петрович спросил господина Заваду: «Ваши люди останутся с нами?» — «Мне без них сложно. Я спонсирую известного прозаика Кашёнкина и должен прослушать его новый роман. Ведь другого времени совершенно нет. Вы не против?» — «Мне все равно! — Маниколопов устроился на кровати и шепнул молодой женщине: — Хотелось бы орально, вы не против?» — «Прекрасно! Замечательно!.. А вам что нравится?» — обратилась она к Науму Абрамовичу. «А что свободно?» — «Петр Петрович пригласил меня на оральный танец. Все остальное пока не занято!» — «А как мне пристроиться к вашей паре? Только чтобы никого не обидеть. После артиллерийских залпов наступила такая приятная тишина, что боюсь ее нарушить». — «Ложитесь так, чтобы смотреть мне в затылок. Всегда сможете раскаленные слова нежности на ушко шепнуть, спину расцеловать». — «А, ну да!» — «Господин Маниколопов, что это с вашим егесticus? От него земляникой тянет!» — «Гигиена,