Не помню.
Ну как же… Ладно. Долго ещё молчать будешь?
Вплоть до суда или свободы.
Может, хотите все рассказать Сукову?
Без проблем Меняйте меру пресечения расскажу. Только вряд ли рассказ вас порадует.
Почему?
Рассказывать нечего.
А Вам и рассказывать не надо. Все известно. Надо только дать показания и признаться.
Кому надо?
Толя смутился (нестойкий оказался гестаповец):
Так, значит, с Суковым говорить будешь?
Как же я с ним говорить буду, если он сказал, что не придёт.
Мы Вас отвезём к нему. На хорошей машине. Специально только Вас одного. Никого так не возят. А генерал,, действительно, к Вам не придёт. Его слово закон.
Его проблемы.
Нет, это твои проблемы! Годы будут идти а ты будешь сидеть и сидеть, следующее продление под стражей тебе Генпрокурор подпишет ещё на год. А потом года за судом, а потом на зону. Доживёшь ли. Ведь со здоровьем плохо или я неправ? А у нас есть служба охраны свидетелей. Переведём тебя в статус свидетеля и конец тюрьме, свобода; может, даже за границу разрешим выехать.
То есть признать себя виновным и сразу стать свидетелем?
Толя опять смутился:
Ну, так делается. А хочешь, мы тебя в Лефортово переведём? За показания. Там условия лучше, полы деревянные.
Нет, не хочу, ответил я и, видя, что Толя заканчивать беседу не намерен, вырвал из тетради два листа и написал: ходатайство.
Что ты там хочешь писать?
Ходатайство о прекращении этого разговора.
Что? хмыкнул Толя. Разговор прекратится, когда захочу я, а не ты.
Имею право?
Имеешь, имеешь. Даже можешь. Пиши, извергая водочные пары, Толя смотрел надменно и не знал, как себя вести.
Представьтесь, пожалуйста, заявление адресовано Вам.
Да пожалуйста! Капитан ФСБ А.А. Уратов. Что ты с этим будешь делать? Толя начал размышлять, и следовало спешить.
Ничего. Оставлю себе. На память. Чай, не каждый день пишу заявление офицеру ФСБ.
Ну, пиши.
«Капитану ФСБ А.А. Уратову. Прошу немедленно прекратить следственное действие в отсутствие законной защиты адвоката. Настойчивость подобных действий расцениваю как оказание давления на меня. А.Н. Павлов. Из-48/2, 12. 02. 1999, 16 ч. 15 мин. Павлов».
Это заявление Вам. А это мой экземпляр. Распишитесь, что заявление приняли.
Толя с кривой улыбкой прочитал заявление и размашисто написал на листе: «В соответствии со ст. 6 Закона об оперативно-розыскной деятельности, присутствие адвоката не требуется». И расписался. Ещё не веря в удачу, я вложил листок в тетрадь и страстно пожелал донести его хотя бы до камеры. Слава категорически отказывался уходить, сказал, что обещал генералу результат, а я… А я сказал ему одно магическое слово: «Расход». И разговор закончился. Хвала фээсбэшнику, живущему по статье 6 Закона об оперативно-розыскной деятельности и по понятиям.
Все прошло гладко. Через день заявление было у адвоката. «Я немедленно напишу жалобу Генеральному прокурору» сказала Ирина Николаевна. «А у Вас не отберут?» «Не должны». К счастью, большинство наших диалогов в письменной форме. Все записки мы писали, заглядывая снизу под развёрнутую газету, так, чтобы телекамеры не взяли текст. Если информация была важной, передавалась она по частям, каждая из которой последовательно уничтожалась; в кабинете после меня оставалось немало растоптанного пепла, отчего, впрочем, кабинет грязнее не становился. Уже на следующий день Ирина Николаевна принесла проект жалобы и отдала мне ксерокопию заявления. И тут я понял, что, скорее всего, все-таки победил. Вернувшись в хату, я дал прочесть копию Сергею. «Ну, как?» невинно поинтересовался я. «Это.., подбирая слова, очень серьёзный документ, ответил Сергей. Ты его уже отдал адвокату?» 'Да, он размножен, заверен у нотариуса и находится в надёжном месте, а жалоба в Генпрокуратуру уже написана. В ближайшее время будет подготовлена жалоба в Европейский суд.
(Думается, что благодаря именно этому документу Сукова выперли из Генпрокуратуры, а я пролез в узкую щель на волю).
Явственно обозначилась финишная прямая, когда Ирина Николаевна принесла подтверждение об отправке жалобы. В груди захолонуло от надежды. Оставалось меньше месяца до истечения срока содержания под стражей, продление мог подписать только лично Шкуратов, но кресло под ним уже закачалось, он судорожно цеплялся за него в борьбе с олигархами, каждая мелочь могла его добить. Оставалось только ждать и молчать. Серёга перестал балагурить и впал в меланхолию. Для меня время стало неожиданно объёмным, наполнилось высоким напряжением и жаждой свободы. Как я хотел на волю. Нет, не может быть на свете силы, преодолеющей мою жажду. Сгорит огнём тот, кто встанет на моем пути. Прочь с дороги! Мысленно я вбивал осиновый кол в Сукова, срывал с него погоны и плевал ему в харю. То есть погнал. Ирине Николаевне сказал, что если мне продлят срок содержания под стражей, то Косуле и иже с ним земля покажется адом, и, как говорил Папанов в «Бриллиантовой руке», «спокойно, Козлодоев. Сядем все». Ирина Николаевна сказала, что Косуля поверил. Ещё бы было не поверить. Эндшпиль заканчивался, надо было ставить мат, но у соперника ещё оставался в запасе ход конём по голове, моей, естественно. Каких только средств я не искал, чтобы преодолеть время. Спал, сколько мог, до умопомрачения сам с собой играл в шахматы, взялся за описание камеры и тюрьмы и в бессилии перед статикой картины бросил эту затею; и курил, курил, курил… Серёга обозлился, оскорблял сокамерников, и они терпели, зная, что в бешенстве он бывает невменяем. Так однажды он разбил об пол телевизор. Серегин гнев обходил лишь меня, но однажды его прорвало:
Ты плюшевый арестант! Тюрьмы не знаешь, пороху не нюхал! Тебе на зоне ой как трудно будет, там коммерсантов не любят.
А кто тебе сказал, что я коммерсант и поеду на зону.
Да у тебя статья расстрельная! Тебе меньше десяти не дадут даже не надейся! До сборки не дойдёшь уже героин в кармане будет вот тебе ещё пятёрочка!
Понял. Спасибо, дорогой. Без тебя, и правда, мог бы не догадаться. На встрече с адвокатом, а Ирина Николаевна, в связи с ответственностью момента, стала приходить каждый день, написал заявление.
«Начальнику следственной группы управления по особо важным делам Генеральной прокуратуры РФ государственному советнику юстиции 3 класса Сукову В.Ю. от следственно-арестованного Павлова А.Н. 1957 г.р., числящегося за Генпрокуратурой, содержащегося под стражей в камере 321 ИЗ-48/2. Заявление. Вам должно быть известно, что хранение, употребление и перемещение наркотических средств в следственном изоляторе арестантам запрещено. Вам также известно, что я никогда не употреблял, не употребляю и не собираюсь употреблять наркотики. Сложившаяся вокруг меня обстановка позволяет предположить, что могут найтись недобросовестные арестанты или коррумпированные сотрудники, которые попытаются дискредитировать меня путём привнесения в мои личные вещи наркотиков или иных запрещённых предметов, с целью препятствовать моей борьбе с нарушениями уголовно-процессуального законодательства, регулярно допускаемыми следственными органами по отношению ко мне. Заявляю, что обнаружение у меня упомянутых выше предметов может быть только провокацией. Данное заявление прошу приобщить к материалам уголовного дела. Павлов». То же самое было написано начальнику тюрьмы. Сергей вообще перестал со мной разговаривать. Однажды он заявил, что пора переезжать в другую хату, потому что в стене потекли трубы. «А ты, говорил мне Сергей, не поедешь». Ах, если бы ты знал, дорогой товарищ, как обрыдла мне твоя рожа; если бы ты ведал, смотрящий за городом Урюпинск, за какое благо я почту тебя не слушать. Весьма, брат, обяжешь.
