дальше, обходя стороной окуневую тропу. Обошел издалека, остановился, открыл топориком узкую прорубь-лунку и снова будто заснул над окошечком открытой воды. И так весь день, встречая, отпуская дальше и снова дожидаясь у лунки окуней, вел старик свою мирную, умную охоту за перволедной, тяжелой и пугливой рыбой.
Рыболовы помоложе чуть торопливее стариков, чуть побыстрей на льду с санками, но и у них все так же мирно и умно, так же богата их ловля. Нет на таком первом льду ни крика, ни шума: пуглива под тонким льдом на мелкой воде рыба, да и не дадут тут шуметь – кышнут, и замолчат крикуны, перестанут возиться, а то и прогонят таких крикунов совсем и близко не подпустят.
Держалась по первому льду здесь, на Логмозере старая, добрая охота, не уступая пока места новым, шумным промыслам, держалась верно и уважалась всеми, будто говорила другому, молодому, а оттого и шумному: «Что ваш шум – беготня одна, а беготня – она пройдет с молодыми годами, и вернетесь вы сюда, поклонитесь старому дедке, если доживет он до ваших поклонов, и притихните над мелкой водой, приукрытой тонким льдом. Притихните обязательно, ибо с шумом да торопыгой не пойдет у вас ничего как надо. Пуглив он, перволедный окунь…»
Охота за окунем – большеротым, тяжелым – длилась, увы, недолго. Лед крепчал, садился на дно, давил мелкую воду заливов, и окунь уходил, скатывался в Онего, и оставались под тяжелым льдом, уже занесенным снегом, лишь мелкие окуньки, невеликие плотвички и разбойные ерши. Вот за этой, веселой на клев рыбой и отправлялся я порой в хорошие дни вместе с женой и сыном.
Окна моего дома глядели прямо на озеро. И еще с утра, выбравшись из-под теплого одеяла, сынишка шлепал босыми ногами к морозному окну, находил на окне дырочку в морозе и извещал меня довольно-таки точно и подробно, где собрались сейчас «пингвины» и в каком количестве.
Издали кучки рыболовов на льду и вправду походили на пингвинов. С утра наши поднадзорные «пингвины» расходились по всему озеру, но вот кто-то находил рыбешку, и тогда, как пингвины, рыболовы собирались вместе большими и малыми кучками. Если это место всех собравшихся не устраивало, то «пингвины» снова разбредались по льду, и| только к послеобеденному клеву кучки рыболовов более или менее определялись в тех или иных местах. Все эти места мы знали и, наскоро пообедав, торопились туда, где рыболовов было побольше.
Сверлить лунки было еще легко, я быстро справлялся с этой работой, готовил три лунки, и наше дружное трио занимало свои места у притемненных окошечек в зимнюю воду. Мы торжественно ждали, когда и у кого сначала тронет окунек легкую желтую или светленькую, в зависимости от погоды, мормышку, у кого первого вздрогнет и качнется вниз тонкий сторожок из кабаньей щетинки.
Выходить на озеро с утра я не мог: с утра я обычно рабо-1 тал, прикрыв от соблазна окно занавеской. Но соблазн был так велик, что, закончив очередную страничку, я выпрашивал) сам у себя разрешение отвести занавеску и глянуть хоть] краем глаза на озеро и на рыболовов-«пингвинов»… I А потом, после озера, как в былые языческие времена, мы готовили, наставляли уху из окуней и ершей, топили печь] самыми лучшими березовыми полешками, грелись у печи и]
вспоминали вслух все, что видели, слышали и что запомнилось нам в этот день на озере, на льду, около наших лунок…
И, честное слово, эти несколько коротких вечерних часов, когда выпадала погода и когда я успевал до обеда закончить работу, были для нас большой наградой за всю нашу беспокойную кочевую жизнь, за худые дома, в которых жили мы в самые крутые холода, за нервы, издерганные от встреч с жадностью и грязью на воде и в лесу, и, конечно, за наше упрямое стремление даже при вечном беспокойстве сохранить дружное, смелое трио, которое к тому времени уже в полном составе могло ступить на любую трудную, но обязательно честную дорогу.
К декабрю зимний день угасал совсем, от него оставался лишь кусочек полусветлого, полусумрачного неба, и под этим хмурым небом уже не собирались на потяжелевшем льду Логмозера недавние рыболовы-«пингвины». Лед давил воду, рыба уходила, и вся рыбалка замирала на озере до весны, до тех пор, когда наша своенравная протока подточит снизу перекрывший ее лед и пустит в озеро первую струйку свежей воды…
До настоящей весны еще было далеко, еще только-только заступил на северную землю осторожный март, но солнце уже показалось, светило, и на солнце ночные морозы стали заметно отпускать. Где-то успела набраться первых весенних сил и наша протока, и вода в ней двинулась. В проруби, где я брал воду, течение уже было заметно, и я с нетерпением стал ждать на озере первых рыболовов.
Рыболовы объявились скоро, и первыми на льду показались и на этот раз старые логмозерские дедки. Лед был толст – длинный ледоруб-лопатка уходил в лед по самую ручку, а до воды все еще не добирался. По такому тяжелому льду путешествовать вслед за окуневыми стаями было уже не так просто, как в перволедье, и старики теперь больше сидели на месте, пробив толстый лед тяжелыми коваными ломами- пешнями. Сидел теперь каждый старик поодаль один от другого, сидели они так же мирно и сонно, будто прибрели не на рыбалку, а погреться на весеннем солнце после долгого зимнего сна.
Рыбачили по весне старики не в заливе, где лед придушил воду совсем еще в начале зимы, а далеко от берега, где по моим приметам и должно было крутиться старое русло протоки. Наведаться тут же к логмозерским старикам я не смог и стал терпеливо ждать воскресного дня, когда на лед вслед за стариками выберутся и наши шуйские рыболовы. Они редко обходили меня, заглядывали после озера на
огонек выпить стакан горячего чая или просто так побеседовать о видах на скорую весну. От них-то и собирался я получить первые сведения про весенний лед. Как он: тяжел ли, где больше воды и пошел ли первый окунь?
Окунь был первой весенней рыбой, которая возвращалась к нам из онежских глубин. Сначала шел мелкий окунек, и часто этого окунька перебивал у лунки тяжелый и ленивый логмозерский ерш. Потом за мелким окуньком входил на свежую воду и окунек покрупнее. И только после того, как объявлялся самый крупный окунь, в озеро катила подледная весенняя плотва.
Если окуня по весне ловили немного, то уловы плотвы бывали порой столь велики, что такого улова за один воскресный день хватало большой семье до следующего выходного дня. Плотва обычно шла крупная, сильная, и ловить ее на тонкую снасть было одно удовольствие. Правда, это удовольствие омрачалось по весне, по теплому, а потому и разгульному времени, шумными рыбацкими отрядами, что являлись на лед озера за плотвой на машинах, мотоциклах и мопедах.
И какая уж там ловля, когда рыба ползет под самым льдом – воды-то под ним осталось всего-навсего с полметра, – а сверху прямо по рыбе трещат мотоциклы и мопеды. И ладно бы шум стоял лишь в воскресенье, а то в весенние дни свет держится над озером долго, и после работы можно каждый день катить на мопедах и мотоциклах за рыбой.
Конечно, я не мог осуждать людей, которые, как и я, ждали этих теплых весенних дней, стремились на лед, чтобы посидеть над лункой, попытать свое рыбацкое счастье. Но после весенних рыбалок на дальних
