дальнейших препирательств и, хромая, возвращались к следователю, где с удовольствием подписывали чистосердечное признание.
После скрепления подписью бланка «признание» подозреваемый превращался в обвиняемого и предавался военно-полевому суду.
Судья внимательно смотрел на бумагу — все ли подписи и печати проставлены, — потом на лицо обвиняемого. В зависимости от того, нравилось ему это лицо или нет, он приговаривал обвиняемого к расстрелу или повешению. Приговоренному вручали листок с утвержденным цензурой последним словом. Он говорил: «Я был плохой солдат… Спасибо императору!» Писал домой прощальное письмо по двум, опять- таки утвержденным, образцам на выбор. Говорил завизированный текст последнего желания «Покурить бы!», делал две затяжки, передавал горящую сигарету следующему и шагал в соответствии с приговором либо налево к кирпичной стене, либо направо под коромысло штабной арки. Без всякой волокиты. Пять капелланов бормотали «Аминь!» и снимали с покойников казенные нательные образки. Контрразведка действовала слаженно, обрабатывая до двух единиц заговорщиков в минуту.
Наконец в контрразведку заявился командующий.
— О чем вы здесь думаете! — заорал он. — На фронте не осталось солдат! Орудия стоят без прислуги! Воевать некому! Вся армия топчется в вашем дворе! За двое суток на передовой убито лишь четыре человека! Позор! Как я такие потери объясню генералиссимусу?
Служащие контрразведки засуетились. Подозреваемых, обвиняемых, приговоренных, конвоиров и конвоиров тех конвоиров перестроили ровными колоннами в поле.
— Кто воевать будет, мерзавцы! — буйствовал командующий, прохаживаясь вдоль строя. — Пригрелись под крылышком контрразведки. Развели каникулы. Разнежились, как гимназистки! А кто будет императору победы добывать, кто будет на передовой вшей кормить?
Сучьи дети! А? За легкой смертью подались? Сволочи! Культурненько хотите подохнуть? В чистоте, под музычку? А вот это видали? — показал командующий войсками кукиш. Все стали с почтением смотреть на кукиш его превосходительства.
— Я вам спокойно помереть не дам, мерзавцы! Такую смерть заслужить надо! Как орден! А ну, марш все на фронт! А ну-ка, быстро!
Войска повернулись кругом и разом с левой ноги зашагали на фронт, сильно сожалея, что не довелось умереть по-человечески.
— Но заговор. Но улики… — осмелился возразить начальник разведки.
— А воевать кто станет? Кто в окопах подыхать станет? Ты? — резонно спросил командующий.
Начальник разведки воевать, тем более погибать не хотел.
— Ты мне солдат не трожь. Ямы и офицерами заполнять можно. Такого барахла не жаль! А солдат не трожь! — приказал командующий.
Трое последних суток тюрьму контрразведки заполняли исключительно офицерами. Наверное, поэтому в последствии, во всемирную историю этот эпизод вошел под названием «Большой офицерский заговор».
Из столицы, почуяв крупную поживу, потянулись к фронту следователи по особо важным делам. Они толпами слонялись по контрразведке, выслушивали, выспрашивали, высматривали, вынюхивали, устраивали шумные свары при дележе перспективных — то есть обещающих очередной орден или звание — дел. Наибольшим вниманием пользовался капрал. Особо важные следователи увивались перед ним, как прыщавые юнкера перед театральной шансонеткой. Они доставляли ему в постель взбитые сливки, горячий шоколад и свежие армейские сводки, в которых он разыскивал фамилии заговорщиков. За предоставленные услуги капрал ежедневно расплачивался двумя свежими именами, на которые следователи набрасывались, как шакалы на обглоданную лань.
Если сливки были взбиты недостаточно или шоколад прохладен, капрал обижался и молчал до ужина.
— Что вы с ним цацкаетесь?! — поначалу сильно удивлялись местные следователи, не имевшие юридического образования. — Отдайте его фельдфебелям, они выбьют из него сто тысяч имен!
Капрал, каким-то образом узнавший о публично высказанном ему недоверии, страшно расстроился и незамедлительно вспомнил три фамилии внедренных в контрразведку агентов. Следователям заложили руки.
— Вы что, не понимаете, что он валяет дурака? — искренне удивлялись уличенные в связях с противником местные следователи.
— Вы что, с ума посходили? — громко возмущались они, когда на их телах закрепляли электроды.
— Мы все вспомнили! — все вспомнили они, когда через них пропустили электрический ток.
Честь контрразведки была спасена! Разговоры прекратились. И впредь местные следователи почитали за удовольствие разворачивать шоколад и взбивать сливки к завтраку.
Капрал входил во вкус все больше. Плотно откушав, он откидывался на заботливо подставленную дежурным фельдфебелем софу.
— Что-то мне твоя рожа знакома, — лениво пугал он побелевшего фельдфебеля. — Может, мы знакомы?
— Ваше благородие! Помилосердствуйте! — начинал мелко трясти нижней челюстью фельдфебель. — Сорок лет безупречной службы! Жена! Дети! Пенсия! Помилосердствуйте!! — грохался фельдфебель на колени, пытаясь поцеловать подошву капральского ботинка.
— Да ладно тебе, братец. Может, ошибся, — милостиво уступал капрал домоганиям фельдфебеля. — На, скушай пирожное!
Фельдфебель с готовностью жрал кусок кремового торта, не сводя медового взгляда с капрала.
— Ступай себе! Я спать хочу! — отпускал капрал перепачкавшегося в креме фельдфебеля.
«Пронесло!» — облегченно вздыхал фельдфебель, аккуратно затворив за собой дверь.
Капрала боялись больше, чем фронта. И капрал привыкал к собственной значимости.
Когда однажды начальник разведки позволил себе войти к капралу в час послеобеденного отдыха да еще без предупреждающего стука, капрал страшно возмутился.
— Подите вон! Хам! — закричал он на полковника.
— Что? — удивился полковник. — Что-о?! Ты мне будешь указывать? Мразь! Я тебя сам пристрелю, собственной рукой! Сию минуту! Без суда и следствия! — рассвирепевший полковник потащил из кобуры именной мушкет.
— Караул! Свидетеля убирают! — заверещал капрал, прикрываясь от направленного в глаза дула пуховой подушкой.
Агенты охраны ворвались в помещение, повалили полковника, вырвали мушкет.
— Раньше я боялся мести, а теперь скажу! Полковник должен был стрелять в императора из полевой гаубицы! — признался капрал, взбивая помятую подушку.
— Что?! Я? Императора?! — взревел полковник и стал вырываться. — Я приказываю отпустить меня! Я начальник контрразведки! Я приказываю!
— Если вы отпустите его, вы отпустите особо опасного государственного преступника, покушавшегося на жизнь императора, — предупредил капрал и повалился в постель досматривать прерванный сон.
— Вы уж простите, ваше благородие. Мы люди маленькие! — оправдывались следователи, выволакивая полковника из комнаты.
— Я разжаловал вас всех! Я вас на фронт всех! — все слабее вскрикивал полковник, хватая агентов за ноги.
Но уже на втором допросе бравый полковник размяк и стал исправно давать показания…
Вновь назначенный начальник разведки с капралом в конфликт не вступал, приходил в строго назначенное время, предупредительно стучал в дверь подушечками пальцев.
И вообще в ближних тылах армии жизнь текла спокойно.
Капрал выписал за казенный счет из деревни престарелую мать, тетку и еще 12 единиц дальних и ближних родственников.
— Пусть поживут на старости лет в тепле и сытости, — попросил он начальника разведки.
Родственников поставили на вещевое и продуктовое довольствие, а матери еще стали доплачивать
