администрации не беспокоить…
— Отбой, — сказал Федор Михайлович. — Ждите нас возле машины.
— Вот и хорошо. Через пять минут я весь в вашем распоряжении, — покорно сказал Глава администрации. — Мне тут надо кое-какие распоряжения дать, бумаги подписать. На время моего отсутствия…
— Гражданин Петров, — укоризненно покачал головой Федор Михайлович. — Это же арест, а не частный визит случайного посетителя. Или вы идете немедленно или… — и он снова потащил из кармана радиостанцию, заодно ненароком показав рукоять болтающегося в заплечной кобуре пистолета.
— Ладно, спорить не стану, — сказал Глава администрации. — Подчинюсь силе. Пока. Но потом… Когда все выяснится… Неприятности вам обещаю. В полном объеме. Так, что мало не покажется.
— А неприятности нас не пугают. У нас вся жизнь одна сплошная неприятность. Ну что, пошли?
Глава и следователь разом вышли из кабинета и так же по-дружески, плечо к плечу двинулись по коридору.
— Когда вы вернетесь? — крикнула вдогонку встревоженная секретарша.
— К вечеру.
— А ваша машина?
— Не надо. Не беспокойтесь. У нас своя. Министерская, — обаятельно улыбнувшись, ответил Федор Михайлович.
— Мент поганый! — еле слышно сказал Глава администрации.
— Что?!
— Я говорю, куда идти? Где машина?
— Тут, недалеко. У главного входа…
За городом Главу администрации пересадили во взятый на несколько часов для перевозки вещей на дачу «черный воронок». Острастки ради. И чтобы привыкал к тюремному быту.
— А в нормальном транспорте нельзя? — запротестовал было высокопоставленный арестант. — Я, кажется, доказал свою лояльность.
— О чем вы таком говорите, гражданин Петров? — вздохнул следователь. — Вы же опытный зек. Вы же знаете, что особо опасных рецидивистов, коим вы являетесь, перевозят под усиленной охраной и непременно в машинах, исключающих возможность побега. Так что садитесь, пожалуйста. Не задерживайте конвой.
И подтолкнул замешкавшегося зека несильным ударом коленки чуть ниже поясницы. Отчего тот даже забыл изображать Главу администрации.
— А с тобой мы, сука в погонах, еще потолкуем. С глазу на глаз, — злобно прошипел он.
— Это, конечно. Это непременно. И очень скоро. И не час и не два. Нам с вас, гражданин Петров, еще показания снимать.
Потом «воронок» пару часов катали по проселочным дорогам. Потом остановили перед известными воротами.
— Машина, — сказал наблюдатель с вышки.
— Наша?
— Вроде наша.
— Тогда я врубаю фонограмму.
Звукооператор включил магнитофон и усилитель. И смикшировал звук до не вызывающей сомнения тональности.
Запертый в «воронке» зек услышал приглушенный лай конвойных собак, невнятные голоса, надоедливый голос громкоговорителей местного радиоузла. То есть мешанину всех тех шумов, которые составляют звуковой фон любого места заключения. И на который любой заключенный вострит уши, как кавалерийская кобыла на звук полкового горна.
— Как запись?
— Низкие подбери.
— Подобрал. Как сейчас?
— Сейчас нормально Как вживую.
Въездные ворота с грохотом отворились, и «воронок» въехал в периметр зоны.
— Громкость прибавь.
— Прибавил.
Помощник режиссера поднес к губам микрофон.
— Конвойной массовке внимание. До начала спектакля… тьфу, ну не важно, в общем до начала две минуты. Ваш выход первый. Приготовьтесь.
Конвойная массовка, обряженная в военные гимнастерки, торопливо докурила сигареты в подсобке и выбежала во внутренний двор.
— Ну куда ты встал! — постучал себя по лбу высунувшийся из окна второго этажа помреж. — Сколько раз говорили, сколько раз репетировали! Ты что, не можешь запомнить элементарного? Не можешь запомнить, где стоять? Балбес!
Проштрафившийся конвоир быстро переместился на отведенное ему в мизансцене место.
— Здесь, что ли?
— Левее.
— Так?
— Так.
Машина въехала во двор.
— Третий звонок, — сам себе скомандовал помреж. — Первая реплика — «Иванов! Ты куда запропастился?..» И дал отмашку.
— Иванов! Ты куда запропастился, — громко сказал один из конвоиров. — Иванов! Мать твою… Машина пришла. Дверь «воронка» распахнули.
— Упарился, мужики, — пожаловался сопровождавший заключенного в машине конвойный, утирая пот.
Зека вывели из машины во двор, который он, зажмурившись от яркого света, разглядеть не успел.
— Шагай! — крикнул конвойный. Затем зека раздели, вымыли, обрили. И выдали серую робу. Взамен инвалютного костюма.
— Вы что такое творите? — возмущался отвыкший от грубого обращения заключенный. — Откуда вдруг такие порядки? Раньше такого, чтобы до суда обривать и переодевать, не было.
— Раньше много чего не было. А теперь есть. Для самых отъявленных, вроде тебя. Жалобы есть?
— Есть!
— Тогда пишите прокурору.
— Дайте бумагу!
— Бумаги нет. Не положена! Другие просьбы, пожелания есть?
— Есть! Идите вы…
— Тогда до встречи.
И далее, с руками за спину, по коридорам, с этажа на этаж, через заградительные решетки — в камеру. Персональную. И единственную во всей тюрьме.
— Стоять! Идите!
Дверь с грохотом захлопнулась, и зек остался один. Один, на один с нарами, парашей и тревожащими душу воспоминаниями.
Чтобы поразмышлял на досуге о своей неправедной жизни. И сделал соответствующие выводы.
— Только все должно быть как по-настоящему. Один в один. И даже лучше, — сказал Сан Саныч. — И допросы, и протоколы, и экспертизы, и очные ставки. Всё. Чтобы комар носу не подточил!
— Не подточит.
— Ну тогда — ни пуха ни пера!
— К черту!
