– Дмитрий Андреевич… – она заговорила чуть громче. – Пожалуйста, не говорите никому, что я здесь.
– Ну, голубушка, это невозможно! – я развел руками. – Все уже знают, что вы здесь.
– Кто – все?
– Как кто? Сестры, санитарки.
– А милиция знает?
– Знает, конечно. Вас нашли на улице, избитую, без документов. Милиция туда тоже наверняка выезжала.
– Наверняка или точно?
– Понятия не имею, не интересовался.
– Дмитрий Андреевич, не звоните в милицию, очень прошу.
– Хорошо, не буду звонить, – заверил я.
Я знал, что не позвоню. Хотя была вероятность, что оперативники могут появиться в больнице, чтобы задать девушке вопросы, но вряд ли это случится раньше, чем через пару дней, до того, как пациентка полностью придет в себя.
– Спасибо… – слабый шепот.
– Не за что.
Дальше все шло вполне обычно: Евгении сделали компьютерную томографию, потом ее проконсультировал невропатолог, сказал, что ничего страшного, за пару недель оправится, я пошел оперировать и проторчал за столом четыре часа. Затем навестил Женю, осмотрел ее еще раз, помял ей животик и остался доволен. Во-первых, животик был что надо, моей любимой плоской формы, во-вторых, ничего в нем не болело. Девушка шла на поправку раз в пять быстрее, чем было положено нормальному человеку. Ей уже выдали сорочку и халат, она дошла до туалета и обратно, поддерживаемая санитаркой. При таких темпах выздоровления через три дня в больнице ей будет делать просто нечего. И это хорошо, потому что через три дня закончится отпуск у Лебедева, он выйдет на работу и унюхает, что Женя – из тех, кем интересуется УВД.
Я уже не сомневался в этом, но Евгению, само собой, не спрашивал, боялся спугнуть. Мне хотелось не только вылечить ее, но и продолжить общение с ней после больницы. А она упорно отказывалась говорить о том, что с ней произошло, где она живет и есть ли у нее родственники. Видно было, что она хочет побыстрее сбежать, но возможности для этого пока не представлялось.
Тем не менее поговорили мы вполне душевно. Случилось это в одиннадцать вечера, когда я развязался с делами, умудрился поспать три часа в ординаторской, и наконец обрел толику свободного времени. Больные к тому времени угомонились и перестали бродить по коридору, в отделении установилась тишина. Я заглотил таблетку валерьянки, чтобы унять предательское волнение, взял упаковку зефира, коробку хороших шоколадных конфет, апельсинов, бананов и винограда, пакет сока – этого добра у нас хватает, больные дарят регулярно. Коньяк и портвейн тоже имелись в запасе, но я не стал их трогать – никогда не пью на работе. И пошел в изолятор.
Изолятор в нашем отделении – небольшая палата на одного пациента, самое место для тет-а-тета. Женя не спала. Перед сном ей полагалось вкатить успокоительного, но я не назначил – сами догадываетесь, почему.
Она сидела на кровати, обняв руками ноги и положив подбородок на колени, огромные глазищи блестели в свете ночника. В сердце у меня кольнуло – не мог я видеть ее спокойно.
– Как голова, не болит? – спросил я участливо.
– Ничего, уже почти не болит.
– А рука как? – я осторожно дотронулся до забинтованной и загипсованной руки.
– Все нормально.
– Хочешь чаю с конфетами?
– Очень хочу! – призналась она с неожиданной горячностью. – Я ужасная сладкоежка, могу зараз целую коробку слопать.
– Сейчас организую.
– Ой, спасибо!
Я принес горячий чайник и заварку. Она накинула халат и, кажется, даже причесалась (женщины всегда найдут способ привести внешность в порядок). Я убрал с тумбочки медицинский инвентарь и разложил на ей принесенную гастрономию.
– Вы такой хороший, Дмитрий Андреевич! – сказала Женя. – А почему вы еще не дома? Уже поздно.
– Я сегодня дежурю.
– Почему вы так обо мне заботитесь?
– Потому что хочу тебе помочь.
– Вы уже мне помогли.
– Ничем я тебе не помог. Ты попала в какие-то неприятности и ничего не хочешь мне говорить.
– Нет у меня никаких неприятностей, – заявила она. – Все нормально.
– Что нормально? То, что тебя избили? То, что у тебя переломы и сотрясение мозга?
