молодыми парнями, и не заживались долго – мерли как мухи. Алкоголики, как водится, отличались куда большей живучестью, но после сорока в спортзал не ходили – здоровье не позволяло. А вот люди «элиты» заботились о себе по полной программе – боксом, бодибилдингом и прочими травмоопасными вещами не баловались, предпочитали беговую дорожку, велотренажер, сауну и бассейн. А еще им полагался массаж (у нас работали два отличных массажиста), иглорефлексотерапия (это пришлось освоить мне), магнитотерапия и даже, при желании, солярий.
Казалось, жить можно было припеваючи, но отчего-то я не припевал. Не нравились мне эти люди, и все тут. Можно сколько угодно романтизировать криминал, снимать всякие «Бригады» и «Бумеры», но тесное общение с уголовниками никакого удовольствия интеллигентному человеку не доставляет. В течение первого месяца я раз пять получил по физиономии за то, что ляпнул что-то не по «понятиям», и извинений, само собой, не дождался. И тогда я решил, что мне нужно научиться драться.
Возможности для этого были: при клубе существовал некий «кружок» боевых искусств, вел его бывший мастер спорта по самбо, неоднократно судимый и много сидевший Иван Дыряхин, по кличке Бритый. Был он, нужно заметить, не просто бритый, а лысый –квадратный тип с громадными лапищами, весь состоящий из мышц – не то что железных, а буквально вольфрамовых. Ваня Бритый отличался злым и вспыльчивым характером, людей не любил, по причине выбитых зубов говорил неразборчиво – в общем, в образцовые учителя не годился. Однако учил желающих – по личной просьбе Некрасова. Желающих, как вы понимаете, было немного, мало кому хотелось бегать и прыгать по залу, отжиматься, приседать и делать растяжку. Еще меньше хотелось отрабатывать друг на друге боевые приемы, выслушивая раздраженные крики Бритого, а временами и получать от него основательных тумаков за недостаточный энтузиазм. Однако человек пятнадцать посещали секцию регулярно – в основном молодые, только пришедшие в «бригаду» парни. Делали они это по настоянию все того же Некрасова. Настоянию, равному безоговорочному приказу.
Тяжело мне пришлось вначале… Когда-то, в студенческие годы, я занимался карате, тогда это было модно. Занимался без особого усердия, да и организм был куда моложе, легче все переносил. Теперь было по-другому: Бритый гонял нас жестоко, до белых кругов перед глазами, и заставлял бить в полную силу. Не убивали мы друг друга только потому, что были одинаково неумелыми (для умелых была отдельная секция, в другом спортзале, и с ними занимался нормальный тренер, не уголовник). На пару месяцев это избавило меня от посещения танцулек, Любка ходила на дискотеки без меня. Через два месяца я выбрался таки в ночной клуб, сорвался и избил троих наглых мордоворотов, тусующихся, оказывается, вокруг моей женушки, и предъявляющих на нее какие-то права. Меня загребли в ментовку, но я успел позвонить куда надо. Ребятки Некрасова приехали и забрали меня из участка, даже не заплатив денег, к разочарованию ментов. А потом мы вернулись домой, и Любка плакала и просила прощения, и мы занимались с ней любовью бешено, с остервенением. А на следующий день притащили троих избитых мною качков, кинули к моим ногам, положили мордами на пол и спросили, сам я их добью, или сделать это за меня. Я отпустил их, пальцем не тронул, чем заслужил неудовольствие ребяток Некрасова. Но к тому времени я уже мог выбирать, что мне делать, потому что за два месяца слегка научился драться. «Слегка» означало, что в спарринге я за пять минут укладывал любого парня из моей секции, а Бритый укладывал за полминуты меня – запросто, без вариантов. Это говорило о том, что определенные способности бойца у меня обнаружились, но учиться предстояло еще долго и тяжело.
Итак, я отработал на Некрасова два с половиной года. За это время я не стал матерым жуликом, так и остался доктором на контракте. Но насмотрелся, поверьте, всякого. У бандитов есть обычай время от времени устраивать разборки с применением всяких острых ножиков, и пальбой друг в друга, и просто интенсивным мордобоем. После такого действа, именуемого на их языке «стрелой», в больницы города попадает от пяти до тридцати разрезанных, поломанных и простреленных братков. Смерти при «стрелах», как ни странно, случаются нечасто, убийства уголовных авторитетов – отдельная отрасль экономики, и к ней я не имел отношения. А вот к покалеченным браткам отношение имел самое непосредственное. К ужасу своему, я быстро обнаружил, что пострадавшую при разборках молодежь привозят и складируют штабелями именно в моем спортзале. По высочайшему распоряжению Некрасова я стал проводить первичный врачебный осмотр, оказывать первую помощь и определять, кто уйдет на своих ногах, кто сможет вылечиться дома, без привлечения лишнего внимания, а кого нужно госпитализировать, и если такое необходимо, то в какую больницу и к какому врачу. Список врачей, обслуживающих ребяток Некрасова, я получил, с этим проблем не было. Проблемы были со мной. Меня постоянно дергали на работу, в спортивный клуб, ставший вдруг полевым госпиталем – и днем, и ночью. В это время междубандитские разборки в нашем городе перешли в стадию обострения – Некрасов рвался наверх, ему, само собой, все мешали, братва стреляла друг в друга, и за мной приезжали чуть ли не каждую ночь. Я начал уставать снова – больше, чем на нормальной больничной работе. Эти люди почему-то считали, что если я врач, то могу спасти их подстреленных коллег простым наложением рук, без посредства необходимых инструментов. Люди орали на меня, сочетая в своей речи вульгарные матюки и уголовную феню. Они пытались ударить меня, если им что-то не нравилось, а не нравилось им все. Через три месяца я дошел до ручки. Я пошел к Некрасову и сказал, что меня это не устраивает, что мы о таком не договаривались, и все такое прочее. Я бледнел, потел и нервничал – общаться с бандюком, когда он лежит на кроватке весь в дырках от выковырянных пуль, слабенький, весь в твоей власти, и когда он здоровый, на своем рабочем месте, весь в бандитских непонятных тебе условностях – это, как говорится, две большие разницы. Некрасов и бровью не повел – спросил, какие инструменты мне нужны, и сказал, что завтра все будет куплено (и было куплено, а вы сомневались?). Выдал мне третий сотовый телефон (к тому времени у меня было их уже два) – специально для связи с «правильными» врачами. И лениво сказал, что не добавит мне ни копейки бабок, что я и так до хрена получаю, а получал я тогда более чем достаточно, вы бы просто обзавидовались, если бы узнали, сколько. И еще заявил, чтобы я не дергался и работал свое дело, потому что если я не пойму, как мне сейчас хорошо, то завтра же пойму, как может быть плохо.
Я заткнулся и продолжил «работать свое дело». Не могу быть благодарным Некрасову: благодарность – душевная субстанция, и не подлежит рациональному контролю, но немалый жизненный опыт я приобрел именно благодаря ему. Это пригодилось, когда судьба моя начала выписывать хитрые коленца.
Дрянная была работенка. Бандиты и жулики – народ нервный, грубый, хорошего обхождения не понимают, наезжать на них надо умеючи, иначе хлопот не оберешься. Я старался вести себя правильно, но все же регулярно нарывался на неприятности. Один раз нарвался крупно: умер один парнишка, прямо в спортзале, я и сделать ничего не успел. Огнестрельное ранение головы, полбашки разворочено. Этим олухам нужно было везти его прямиком в нейрохирургию, а не в спортклуб, и то вряд ли бы успели. Принесли его, я кинулся со шприцом, но через минуту он перестал дышать. Он лежит на полу весь в крови, я стою рядом с ним на коленях, щупаю пульс – нет пульса. «Все, – говорю я, – умер парень». А у парня был брат – он, собственно, его и привез. Не знаю какой нрав был у покойного, я его вообще в первый раз видел, но вот у братца его, к сожалению оставшегося в живых (лучше бы его шлепнули), характер оказался препоганейший. Он устроил жуткую истерику. Если в истерику впадает какая-нибудь дамочка – тоже не подарок, но по крайней мере не опасно для вашей жизни. А когда начинает психовать амбал двухметрового роста, опасный, как медведь-гризли, это, скажу я вам, совсем плохо. Верзила по имени Егор никак не мог поверить, что его братишка покинул, образно выражаясь, земную юдоль, он хватал меня за грудки и требовал, чтобы я немедленно привел пацана в чувство. Обстановка в зале накалялась, присутствовало множество пьяных и расторможенных бандюков, единственный, кто казался адекватным – шеф «бригады» – начальник над Егором и всеми прочими. Он запретил везти убитого парня в больницу – мол, раз уж умер парняга, так чего светиться. Это довело Егора до ручки, он кинулся на меня с ножом. Естественно, я прибег к самообороне. Прежде чем нас успели растащить, я разбил ему морду в кровь. Ну да, сорвался я, не выдержал – достал меня сей отморозок хуже некуда. Непростительная ошибка с моей стороны.
Егор был не из тех, кто испытывает пиетет перед докторами. Я уже говорил, что для многих нынешних
