гласит, что встреча с избирателями происходит на телевизионном заводе. И мэр, значится, говорит красиво, как по бумажке:
– Города как люди – они живы до тех пор, пока их любят, пока о них заботятся. Наш город переживал разные времена – его разоряло и сжигало монгольское иго, потом наступали времена благополучия, снова сменяющиеся бедами. Премьер-министр Столыпин лично оделил город наш своим вниманием, положил в основание сиротского приюта первый кирпич…
– Какой же ты урод! Этим кирпичом тебе бы по башке! – сдавленно шипит при этом Женя, подавшись вперед и не обращая на меня никакого внимания. Определенно, нынешний мэр для нее куда интереснее моей жалкой персоны.
– Потом пришла революция, – продолжает Житник, не обращая ни малейшего внимания на Женю, – в Гражданскую войну наш город переходил из рук в руки то красных, то белых четырнадцать раз! Это внесено в книгу рекордов Гиннеса. Ну а дальше были времена сталинского режима, хрущевского волюнтаризма, брежневского застоя и горбачевской перестройки. Ставились разные эксперименты на людях и обществе, но город наш все равно как бы выживал. Потому что он древний, городишко наш, и как бы взирает на все свысока, со своей, типа, колокольни… И вообще, блин, напрягали наш город вообще как попало, и все кому не лень, но результата не добились, потому что гражданин наш мудёр изрядно, палец, как говорится, в задницу ему не запихивай – откусит…
Мэра куда-то понесло. Причем резко, и очень не туда. В последних предложениях стиль его переменился, перешел из отрепетированного газетного в откровенный уличный жаргон. Что там, на съемочной площадке, случилось? Телевизионные слуги уронили ватман с речью, написанной крупными буквами, а Житник остановиться не может, несет отсебятину? Молодцы ребята, одобряю. Но как такое может попасть в трансляцию? Это же не прямой эфир, а обычные новости, где все обработано и подано в наилучшем для мэра виде. Или все же прямой?
Мы с Женечкой сидим перед телевизором. Житник несет чушь – чем дальше, тем несусветнее. Я мелко хихикаю, потому что смешно: такое впечатление, что вместо окончательной версии телеканал запичужил зачем-то отснятую репетицию. А Женя тем временем недовольно морщится, шепчет беззвучно, нервно сжимает пальчиками пульт, словно пытается переключить мэра на нечто, подходящее ей. И, не поверите, мэр вдруг переключается!
– Блин! – говорит Житник. – Ребятки, не снимайте пока, перерывчик устроим. Чо-то хреново мне сегодня. – Он достает носовой платок и начинает обтирать мокрое от пота лицо.
Молодой, вероятно, журналистский голос раздается из-за кадра:
– Что, Николай Петрович, поддали вчера?
– А вот этого не надо! – Житник свирепо сдвигает мохнатые брови и грозит пальцем. – Мне, между прочим, вообще пить нельзя, сердечник я потому что. Сердце ни к черту! – Пресс-секретарь Мария Сергеевна тут же услужливо подносит мэру запотевший бокал холодного пива – ничего себе! – и он выпивает его залпом. – Но вчера вмазали основательно, этого не отрицаю, – мэр облегченно отдувается – вставило, видать, пиво с бодуна. – Гагичев из Москвы приезжал, председатель комитета из Госдумы, обещал поддержку. Ну, мы лучший ресторан сняли, стол накрыли, коньячок, виски, икорка, осетр целиковый, то-се, все как положено. Ну вы же знаете этих москвичей – пока с ними не напьешься в зюзю, пальцем для тебя не пошевельнут. Ну и надрались все как свиньи… Теперь вот страдаю. С утра еле вообще проснулся – хоть на инвалидность подавай…
– Да, да!!! – Женька бьет кулаком по коленке и злорадно хохочет. – На тебе, боров! Так тебе!
Я гляжу на Женю с некоторым удивлением. Знаю, что не любит она мэра, но все же… Странная ситуация, более чем странная.
– Николай Петрович, – снова закадровый голос, – надо бы доснять материал. Через полчаса встреча на автобусном, народ там ждет.
– Блин… – Житник тяжело мотает головой. – Затрахали эти встречи, народ этот… Все затрахало! Но куда деваться… Марусь, дай-ка еще пива, и продолжим.
– Может не надо, Николай Петрович? – робко спрашивает Мария Сергеевна. – Лишку не будет?
– Давай, сказал! – орет Житник. – Не видишь, человек болеет!
Мэр выбулькивает перед камерой подряд два стакана – жадно, обливаясь пивом и вздрагивая плечами. Взгляд его становится мутным – как у Ельцина в худшие его годы. Развозит Житника просто на глазах – сразу видно, что если человек и не пьет сейчас регулярно, то в свое время был изрядным поклонником Бахуса. Пониженная толерантность к алкоголю – красноречивый признак.
– Всё, – дает он отмашку рукой, – на сегодня всё. На автобусный не поедем. И щас снимать тоже хватит. Нарежете материала из того что есть, вы умеете.
– Ну, Николай Петрович! Ну мало же! Скажите еще хоть на две минуты. Мы вам все написали, только прочитайте!
– Я те сказал – всё, значит всё! – хрипит Житник. – Пацан, блин… За что вам деньги платят? Не видишь, нездоров я сегодня! С такой физиономией лучше перед людями не светиться. Завтра оклемаюсь, съездим на автобусный и куда надо. Подождут, никуда не денутся…
– Мо-лод-цы!!! – громко, ликующе произносит Женя. – Все задвинули как надо!
И тут мэр исчезает с экрана и появляется физиономия телеведущего. Выражение – как у приговоренного к расстрелу. Дяденька открывает рот, словно рыба, выброшенная на песок, и долго не может ничего сказать. Наконец, мямлит, что телеканал приносит извинения, что каким-то образом произошла ошибка, и в эфир пошел неподготовленный материал, и что виновные будут наказаны, и так далее…
Женя ловит откровенный кайф. Давно не видел ее такой счастливой.
И я говорю:
– Это ваша работа?.
– Наша, – без уверток соглашается Женя. – И даже во многом моя.
– И как вам это удалось?
– Журналисты отсняли, как Житник с бодуна несет чушь, откровенничает и пьет пиво – все как есть.
