необычный сон, который изменит его жизнь, всё встанет на свои места.
Закончив Ейское военное училище, Рашидов попросился в Афганистан. Он не хотел отсиживаться на каком-нибудь «мирном» аэродроме или летать на перехват разведсамолетов, которые, не будь дураки, чаще всего границы СССР не пересекают — новоиспеченного летчика тянуло в гущу боя, туда, где металл рвет на клочки металл, где смерть совсем рядом и где можно испытать себя на прочность, увидеть, чего ты стоишь на самом деле. Его просьбу удовлетворили не сразу. Сколь бы высокие показатели ни демонстрировал выпускник, «доводку» его умений обычно осуществляют в обычной воинской части под присмотром опытных пилотов. Поэтому целый год Рашидову пришлось тянуть лямку на дальневосточной границе, сопровождая американские «RC-135» и переругиваясь с их пилотами на ломаном английском. Но, в конце концов, неповоротливая бюрократическая машина Министерства обороны переварила в своих пыльных недрах его рапорт, и Рашидов получил «добро».
Его посадили на «Су-25», один из лучших по тем временам самолетов-штурмовиков. Осваивать его пришлось буквально на ходу, но Рашидов, будучи фанатиком своего дела, с этим быстро справился.
Эскадрилья «Су-25», в которой пришлось служить Рашидову, базировалась на границе между Узбекистаном и Афганистаном. Начиная с марта 1980 года эти штурмовики принимали самое активное участие в боевых операциях советских войск против моджахедов. Они прикрывали взлет и посадку военно- транспортных самолетов на афганские аэродромы, с воздуха минировали караванные тропы и перевалы, оказывали поддержку сухопутным войскам в бою и на марше. Они сделали много для того, чтобы увязшая в бесконечной и по большому счету бессмысленной войне армия с минимальными потерями в живой силе и технике выполняла приказы, изрекаемые кремлевскими старцами, и получили от солдат в память о своем позывном ласковое прозвище «Грачи[22]».
Долгое время штурмовики «Су-25» оставались практически неуязвимыми для противника, но когда пакистанские друзья моджахедов начали поставлять последним переносные ЗРК [23] «Стингер», «Грачей» стали сбивать. Командование отреагировало немедленно: пилотам было запрещено опускаться ниже отметки в четыре с половиной километра. При этом значительно снизилась точность попаданий, и пилоты ворчали, но соглашались: потери «Грачей» к началу 87-го года составляли уже более двадцати машин.
Очень скоро война, которая в отдалении от нее бередила душу, звала и притягивала, как притягивает свет яркой лампы ночного мотылька, превратилась для Рашидова в рутину — ничем не лучше скучных вылетов на перехват американских разведсамолетов. И Руслан вернулся к своим прежним мыслям.
Вот он воюет. Воюет на стороне русских, которых втайне презирает. И наблюдает всю мерзость этой войны. Нет, под «мерзостями войны» Руслан понимал совсем не то, о чем пишут беллетристы-баталисты: не гноящиеся раны, не взгляд умирающего и, уж конечно, не разрушенные прямым попаданием ФАБа жалкие лачуги аборигенов — он наблюдал и отмечал для себя совсем другое: как офицеры приторговывают наркотиками и боеприпасами, набивая карманы грязными «афгашками[24] » или, если повезет, «капустой[25]», как боевые пилоты, вернувшись с задания, подсчитывают «пайсу[26]», прикидывая без всякого стеснения на глазах у всех, сколько можно заработать на том или ином вылете и соображая, хватит ли накопленного на «видак» или придется еще подождать, как лютуют «деды» — о такой дедовщине в Союзе ему даже не приходилось слышать, — а командный состав всячески потакает этому беспределу, как замполит, только что с горящими глазами говоривший на политзанятиях об «интернациональном долге», «ястребах империализма», которым надо дать отпор, о воинской доблести и славе, выйдя в «курилку», жалуется, что война вот уже идет столько лет, а конца и краю этому не видно, что с самого начала было ясно: лезем в авантюру, что давно бы свалил, да полковник тянет с рассмотрением рапорта… Той самоотверженности, которую, как утверждают историки, проявляли русские во время Великой Отечественной войны, здесь не приходилось ожидать. В этом Руслан усматривал лишнее подтверждение своим выкладкам, и его презрение усиливалось. С другой стороны, он видел, как воюют моджахеды, как отстаивают они свою веру и родину — все, от мала до велика, взялись за оружие, и никакие репрессии, никакие бомбардировки, никакие потери не остановят их, не заставят склонить голову перед захватчиками с севера. Он видел в афганцах настоящих воинов, но, разумеется, держал свое мнение при себе.
А однажды во внезапном и чистом озарении он вдруг понял, что его враги — вовсе не афганские моджахеды, а как раз вот эти жалкие людишки, которые только называются «военными летчиками», и что афганцы гораздо ближе ему по крови, по традициям, по вере в боевое содружество, способное изменить землю и небо.
Руслана сбили зимой восемьдесят седьмого года. Полевой командир одного из подразделений царандоя[27], зажатого моджахедами в безымянном ущелье, запросил по рации подкрепления, и два штурмовика «Су-25» в ту же минуту поднялись с аэродрома и взяли курс на Афганистан. На самом деле оказалось, что никто никакой помощи не ждал: предательства царандоя были частым явлением, особенно под конец войны, и штурмовики попали в засаду. Когда под самолетом замелькали нагромождения мертвых скал и автоматизированная система управления САУ-8 доложила, что выход в район нахождения цели завершен, в воздухе вдруг стало тесно от ракет. Ведущий Рашидова мгновенно задымил и свалился в штопор — пилот даже не успел катапультироваться. Сам Руслан отстрелил контейнеры с инфракрасными ловушками, совершил Противоракетный маневр, пытаясь уйти в сторону, но по нему били прямой наводкой, и одна из ракет настигла цель.
Много позже, уже на аэродроме, специалисты из роты технического обеспечения определили, что в тот момент, когда ракета взорвалась, разбрасывая осколки, «Су-25» Руслана Рашидова получил два серьезных повреждения, почти исключивших вероятность успешного возвращения на базу: были перебиты магистрали подачи топлива к правому двигателю и гидравлические трассы управления закрылками. Менее серьезными сочли повреждения кабины: пара пробоин — какая мелочь. Но именно эта мелочь едва не стоила Руслану жизни.
Впоследствии Рашидов так и не смог вспомнить подробности своего последнего (в качестве советского летчика) перелета. Всё застилал кровавый туман, приборы взбесились, мир качался, кренясь то вправо, то влево, словно Руслан находился не в кабине самолета, а на палубе яхты, попавшей в шторм. Но он довел штурмовик и посадил его на полосу. Через секунду после того, как ротор уцелевшего двигателя, в последний раз провернувшись в подшипниках, наконец остановился, Руслан провалился во тьму.
И увидел сон.
Тело Руслана Рашидова было распластано на операционном столе; врачи возились над ним, обмениваясь короткими репликами; извлекаемые осколки с характерным звоном падали в залитый черной кровью таз, а сам Руслан Рашидов был далеко и от этой белой палаты, и от хирургов, и от своего израненного, нашпигованного железом тела.
Он шел по бескрайней пустыне, сильный холодный ветер дул ему в лицо, заставляя пригибаться, ноги увязали в сыпучем белом песке, и очень хотелось пить. Над головой его чернело ночное безлунное небо, и единственным светом в этом странном, призрачном мире был свет ярких, ни на что не похожих звезд. Руслан Рашидов не знал, куда он идет и зачем он идет, но чувствовал, что так и должно быть, что впереди его ждет нечто величественное и прекрасное.
Не без труда поднявшись на гребень очередного песчаного бархана, он увидел странное существо, сидящее в низине. Рашидову словно кто-то шепнул: всё, что он делал до этого, весь пройденный путь — на самом деле лишь первый отрезок, самое начало длинной дороги, детство, и только теперь начинается настоящий путь. Существо представляло собой причудливый гибрид — тело принадлежало какому-то небольшому копытному животному с короткой, гладкой белой шерсткой; хвост — огромный, павлиний, существо развернуло его веером, чтобы Рашидов мог полюбоваться на эту ослепительную и в то же время устрашающую красоту; а голова… голова была человеческой, женской — с ярко-алыми, словно накрашенными, губами и неестественно большими глазами с поволокой. Существо ударило копытом и спросило, глядя прямо на Руслана:
«Что ты здесь делаешь, воин?»
«Я пришел узнать ответы», — сказал Рашидов; он едва мог шевелить губами, в горле пересохло, голос сел, и вместо внятных фраз вырвалось какое-то бессмысленное клокотание.
Впрочем, и этого гибриду оказалось достаточно. На смуглом женском лице отразилось удивление.
«Ты далеко не первый, кто пришел сюда за этим, — сообщил гибрид. — И, наверное, не последний. Но
