Эрнст Гомель положил на пол комнаты флаг со свастикой, лег на него и застрелился. Остатки гарнизона капитулировали.
Осада Бреслау продолжалась намного дольше — город еще держался, когда уже пал Берлин. В результате оборона Бреслау стала одной из самых ужасных в истории этой войны. Фанатичный гауляйтер Ханке был убежден, что столица Силезии должна оставаться немецкой. Именно он объявил
по городским громкоговорителям в конце января об эвакуации женщин и детей. Жизни тех, кто тогда замерз в пути, лежат целиком на его совести.
В Бреслау имелись значительные запасы продовольствия, но очень мало боеприпасов. Попытки сбросить их на парашютах привели к быстрому истощению ресурсов немецкой транспортной авиации. Тогда в конце февраля генерал-полковник Шёрнер решил послать на помощь осажденным часть 25-го парашютного полка. Командир полка пытался протестовать, утверждая, что в районе города совершенно нет посадочных площадок. Однако его возражения не возымели действия, и 22 февраля батальон парашютистов был посажен в Ютербоге, что южнее Берлина, на транспортные самолеты Ю-52. В полночь самолеты приблизились к Бреслау. 'Вокруг всего города, — вспоминал один из десантников, — бушевало пламя, и наши самолеты встретил интенсивный зенитный огонь'[209]. Вскоре прервалась связь с землей, и транспортники вынуждены были взять обратный курс. Новую попытку высадки произвели два дня спустя. В эту ночь советские зенитки, расположенные вокруг города, стреляли еще сильнее. Целых двадцать минут пилоты старались найти удобное место для посадки. Три самолета было сбито. Один из них врезался прямо в трубу предприятия.
Гауляйтер Ханке, за которым стоял авторитет генерала Шёрнера, провел в городе ряд мер дисциплинарного характера. Другими словами, он на деле стал проводить политику 'силы через страх'. Ее последствия были просто ужасны. Экзекуции мог подвергнуться любой человек. Даже десятилетних детей заставляли работать на строительстве посадочной полосы для самолетов, несмотря на артиллерийские обстрелы и бомбовые удары. Любая попытка немцев 'спасти свои жалкие жизни'[210] и сдаться врагу каралась смертью. В этом случае 'определенные мероприятия' проводились и против семей сдающихся. Шёрнер утверждал, что 'почти четыре года азиатской войны' совершенно изменили солдата на фронте[211]. Они 'закалили его и сделали фанатичным борцом против большевизма… Кампания на Востоке произвела на свет политического бойца'.
* * *
Утверждение Сталина на Ялтинской конференции, что население Восточной Пруссии и Силезии бежало от наступающей Красной Армии, было не совсем верным. Еще слишком много гражданских лиц оставалось в осажденных городах. Продолжало страдать население Восточной Пруссии, часть которого пыталась эвакуироваться из порта Пиллау, а другие обреченно отсиживались в своих домах. Февральская оттепель означала, что залив Фришес-Хафф теперь уже нельзя пересечь на автомобиле или повозке. Оставался лишь один путь пешком. Проход на Данциг и в Померанию все еще оставался открытым, но все прекрасно понимали, что выход советских войск к побережью Балтийского моря стал лишь вопросом времени.
Офицеры НКВД информировали Берию о том, что в Кенигсберге находится значительное количество гражданского населения, бежавшего в город из различных частей Восточной Пруссии[212]. В нем не хватало жилых помещений, чтобы разместить всех беженцев. Еще меньше имелось продовольственных запасов. Люди были счастливы, если им выдавали в день по сто восемьдесят граммов хлеба. В тылу Красной Армии немецкие женщины с детьми выходили на дорогу, по которой двигались советские части, в надежде на то, что русские солдаты накормят их. От этих гражданских лиц советская разведка получала сведения о катастрофическом моральном состоянии солдат кенигсбергского гарнизона. Там даже издали приказ о том, чтобы расстреливать на месте всех немецких мужчин, которые уклоняются от службы. Однако солдаты все равно переодевались в гражданскую одежду и бежали с фронта. 6 и 7 февраля на железнодорожной станции на севере Кенигсберга были свалены в кучу тела восьмидесяти расстрелянных немецких солдат. Табличка, висевшая над ними, гласила: 'Они были трусами, трусами и погибли'.
После неудачного завершения операции 'Солнцестояние' в непосредственной опасности оказался уже Данциг. Военно-морской флот Германии сделал огромные усилия, чтобы эвакуировать из города как можно больше гражданских лиц и раненых. Только за один день, 21 февраля, была принята на борт пятьдесят одна тысяча человек. Официальные нацистские представители рассчитывали, что теперь осталось эвакуировать всего сто пятьдесят тысяч человек. Однако неделю спустя они вдруг обнаружили, что в городе все еще находится один и две десятых миллиона человек, из которых пятьсот тридцать тысяч являются беженцами. Были активизированы усилия по ускорению темпов эвакуации. 8 марта из Померании на Мекленбург ушло сразу тридцать четыре поезда. Гитлер намечал переместить сто пятьдесят тысяч беженцев в Данию. Спустя два дня вышел его приказ — подготовить для этой цели столицу страны Копенгаген[213]. 10 марта число немецких беженцев из восточных районов Германии оценивалось в одиннадцать миллионов человек.
Является фактом, что даже в тот момент, когда Данциг был уже заполнен тысячами беженцев, пытающимися прорваться на запад, в городе все еще продолжал работать Медицинский анатомический институт. После того как Данциг был захвачен частями Красной Армии, была образована специальная комиссия, призванная исследовать характер деятельности этого института. Она обнаружила целое производство мыла и кожи 'из тел граждан СССР, Польши и других стран, убитых в концентрационных лагерях'[214]. Профессор Шпаннер и его ассистент профессор Фольман начали свои эксперименты еще в 1943 году. Позднее они пустили производство на поток. Во время осмотра помещений было выявлено сто сорок восемь человеческих тел, предназначенных для изготовления из них мыла. Из них сто двадцать шесть мужских, восемнадцать — женских и четыре детских. Восемьдесят мужских тел и два женских нашли обезглавленными… Было найдено еще восемьдесят девять других тел. Все тела и головы были положены в металлические контейнеры и залиты спиртовым раствором. Оказалось, что большинство убитых привезли в институт из концентрационного лагеря Штутгоф, расположенного неподалеку от Данцига[215]. Погибшие заключенные были люди различных национальностей, но большинство — поляки, русские и узбеки. Работа 'ученых', по-видимому, получила официальное одобрение властей. Этот факт доказывает высокий ранг визитеров, посещавших институт. Среди них были министр образования Руст и министр здравоохранения Конти. Гауляйтер Данцига Альберт Фёрстер также приезжал сюда в 1944 году, когда производство мыла уже шло полным ходом. Он осмотрел все помещения и, несомненно, был осведомлен, из чего, собственно, производится сей гигиенический продукт. Самое удивительное в этом деле то, что нацисты не произвели никаких разрушений в институте до прихода в Данциг Красной Армии, а профессор Шпаннер и его помощники не подверглись судебному преследованию после войны. Обработку мертвых тел не признали за криминал.
В концлагере Штутгофе содержались в основном советские и польские заключенные — как военнопленные, так и лица еврейской национальности. Порядка шестнадцати тысяч узников умерло там от тифа всего за шесть недель. Когда линия фронта стала приближаться к лагерю, заключенным приказали уничтожить все следы нацистских преступлений. Тогда в полную силу заработал крематорий. Были сожжены также десять бараков, в которых содержались евреи. По-видимому, в казнях советских военнопленных и гражданских лиц принимали участие и простые немецкие солдаты.
Движимые либо страхом оказаться в Сибири, либо быть немедленно наказанными за свои преступления, истощенные немецкие солдаты все еще поднимались и шли в бой. 'Немцы потеряли пока не всю надежду, — отмечал в феврале 1945 года аналитик французской разведки. — Они просто боятся представить себе, что с ними будет в противном случае'[216]. Советские офицеры характеризовали немцев несколько по-иному: 'Моральное состояние на низком уровне, но дисциплина строгая'[217].
Глава седьмая
Зачистка тыловых районов
