выходить из дома. Там их уже ждали бронированные машины.
Беженцы, только что испытавшие страх от первого появления смертельного врага, вздохнули с облегчением. Но оно было недолгим. Следом пришла другая волна русских, на сей раз кавалерийское подразделение. Они уже не слишком спешили, а это означало, что у них имелось время для изнасилований. Дверь с треском отворилась, и в помещение вошла небольшая группа красноармейцев, внимательно всматривавшихся в лица своих жертв.
Генерал Вайс, предупреждавший фюрера о невозможности удержания Эльбинга, был снят им с поста командующего 2-й армией. На это место назначили генерала фон Заукена, бывшего командира корпуса 'Великая Германия'.
12 марта генерала Заукена вызвали в рейхсканцелярию для получения нового назначения. Бывший офицер кавалерии появился там в монокле и с рыцарским крестом с мечами и дубовыми листьями. Стройный и элегантный, Заукен слыл ультраконсерватором. Он не боялся открыто называть нацистский режим 'коричневой бандой'. Гитлер попросил Гудериана кратко описать ситуацию, сложившуюся в районе Данцига. Когда тот закончил, Гитлер сказал Заукену, что он должен будет получать приказы от гауляйтера города Альберта Фёрстера. Генерал вышел вперед и произнес: 'Я не собираюсь подчиняться приказам гауляйтера'[289]. Все присутствовавшие отметили, что Заукен не только вставал в открытую оппозицию Гитлеру, но он даже не удосужился обратиться к нему 'Мой фюрер'. Даже Гудериан, который имел куда больше стычек с Гитлером, чем кто-либо другой, и то был шокирован таким поведением. Однако самым удивительным было поведение самого фюрера. 'Хорошо, Заукен, тихим голосом ответил он. — Берите на себя все командование'.
Заукен вылетел в Данциг на следующий день. Он намеревался удерживать оба порта, Данциг и Гдыню, так долго, как это возможно, что позволило бы вывезти оттуда максимальное количество беженцев. По некоторым оценкам, количество людей, находящихся в тот момент в Данциге, возросло до полутора миллионов, из которых по крайней мере сто тысяч были ранеными. Для того чтобы предотвратить хаос и панику, эсэсовские части стали производить массовые экзекуции случайно подворачивающихся им под руку военнослужащих. Они вешали несчастных на деревьях как дезертиров. Продовольственное снабжение населения было мизерным. Немецкий транспортный пароход, везший двадцать одну тонну груза (шестидневный запас пропитания для Данцига и Гдыни), напоролся на мину и затонул[290].
Личный состав кораблей германского военно-морского флота демонстрировал незаурядные мужество и выдержку. Моряки не только делали все возможное для быстрейшей эвакуации мирных жителей, но и оказывали огневую поддержку сухопутным частям. Немецкие боевые корабли, несмотря на угрозу со стороны советской авиации и подводных лодок Краснознаменного Балтийского флота, подходили к берегу и оттуда обстреливали части Красной Армии. Орудия главного калибра вели огонь с крейсеров 'Принц Ойген' и 'Лейпциг', а также со старого линкора 'Шлезин'. Однако 22 марта советские войска нанесли мощный удар по немецкой обороне и вышли к балтийскому побережью между двумя портами — Гдыней и Данцигом. Сразу после этого оба города стали подвергаться массированному артиллерийскому обстрелу вдобавок к никогда не прекращавшимся налетам советской авиации.
Самолеты бомбили городские постройки и портовые сооружения. Советские штурмовики уничтожали как военные, так и гражданские объекты. Хорошей целью для них являлись храмы, выделявшиеся на общем фоне городских построек. В храмах были хорошие подвалы, и там укрывалось от бомбежек множество гражданских лиц. На набережной находилось огромное количество раненых, ожидавших погрузки на суда. Рядом стояли беженцы, боявшиеся пропустить свою очередь и поэтому никуда не уходившие. Все они также являлись хорошим объектом для бомбометания с советских самолетов. У людей не было времени на оказание помощи раненым или сбор убитых. Только дети, в одночасье ставшие сиротами, собирались возле тел своих родителей. Но за шумом стрельбы 88-миллиметровых зенитных орудий и очередей зенитных пулеметов никто не слышал их рыданий.
Сборные команды военных моряков использовали все возможные плавучие объекты — тендеры, баржи, буксиры и спасательные лодки — для того, чтобы перевезти как можно больше беженцев и раненых военнослужащих из порта на косу Хель. Во время этих челночных операций зенитные батареи, расположенные на берегу, старались прикрыть их от ударов с воздуха. Моряки без тени сомнения уходили в очередной рейс, хотя прекрасно понимали, что любая крупная бомба, разорвавшаяся рядом с их лодкой или небольшой баржей, неминуемо перевернет судно.
25 марта в штаб генерала Катукова был доставлен детальный план обороны Гдыни. Его сумела добыть молодая женщина — участница польского Сопротивления. Вначале генерал подумал, что здесь кроется какой-то обман, но затем выяснилось, что этот план настоящий. Когда советские войска вышли уже на окраины Гдыни, военные моряки все еще продолжали эвакуацию мирных жителей. Более того, они удвоили свои усилия по спасению беженцев. Но теперь немецким судам угрожала еще большая опасность. По ним стали стрелять прямой наводкой советские танкисты.
Среди тех, кто оборонял Гдыню, были солдаты взвода, входившего в состав корпуса 'Великая Германия'. Ранее им удалось вырваться из окруженного Мемеля, являвшегося крайней северо-восточной точкой Восточной Пруссии. Однако они вновь оказались прижатыми к морю — теперь уже в Гдыне. Пока советская артиллерия вела огонь по портовым сооружениям, они укрылись в подвале одного из полуразрушенных зданий. Оказалось, что в нем уже находятся люди. Врач при тусклом свете фонаря принимал роды у женщины. 'Обычно роды являются радостным событием, — вспоминал германский солдат, оставшийся живым в этом море огня. — Но рождение этого младенца производило на нас гнетущее впечатление. Оно лишь подчеркивало общую трагедию людей, творящуюся вокруг. Стоны матери больше ничего не значили в мире, состоящем из одних только стонов. Казалось, что и ребенок сожалел, что появился на свет именно в этот момент'[291]. Когда солдаты возвращались обратно в порт, то они не желали ребенку ничего иного, кроме быстрой и легкой смерти. Он не мог продолжать жить в этом мире. Огонь советского наступления приближался все ближе к Гдыне. Финальное сражение началось 26 марта, и к вечеру этого дня части Красной Армии захватили этот город и порт.
Разграбление Гдыни и обращение с ее местными жителями потрясло, казалось, даже представителей советского командования. Политическое управление отмечало рост чрезвычайных происшествий в войсках, равно как и случаев аморального и преступного поведения советских военнослужащих[292]. Политработники считали позорным и политически вредным явлением то, что под предлогом мести некоторые солдаты и офицеры совершают незаконные проступки, грабят население вместо того, чтобы честно выполнять свой долг перед Родиной.
Данциг еще держался, хотя находился под сильным огнем советской артиллерии. Шаг за шагом немцев теснили с их позиций. 28 марта город пал. Остатки частей генерала Заукена отступили в восточном направлении — к устью Вислы, где они держали оборону вплоть до самого конца войны. Но в Данциге оставалось еще значительное количество мирных жителей.
Для германских офицеров, особенно родившихся в Померании и Пруссии, падение Данцига с его старинными зданиями, неповторимыми фронтонами домов означало непоправимую утрату. Это означало потерю Германией выхода к Балтийскому морю. Потерю навсегда. Однако, испытывая колоссальную горечь от утраты своих национальных и культурных ценностей, немецкие офицеры предпочитали не вспоминать об ужасах того режима, в котором они жили и который так горячо поддерживали. Возможно, что эти офицеры ничего не знали о производстве мыла из человеческих тел в данцигском медицинском анатомическом институте, но до них определенно доходила информация о существовании концентрационного лагеря Штутгоф, расположенного в устье Вислы. В массовых экзекуциях узников лагеря участвовали не только части СС, но и подразделения вермахта.
Возможно, жители Западной Пруссии и Померании не испытали в полном объеме всех ужасов, выпавших на долю населения Восточной Пруссии. Однако их судьба все равно была трагичной. Насилию подвергались не только люди, но и культура. Старые дома, церкви — все они предавались пламени.
Советский комендант города Лауенбург жаловался капитану Аграненко, что он совершенно бессилен остановить творящееся на улицах насилие[293]. Аграненко также отметил, что советские солдаты не имеют в своем лексиконе таких официальных выражений, как 'насилие против гражданского населения' или 'безнравственность'. Для них достаточно одного грязного выражения,
