растет прошлое; исчезает совсем будущее - и всё становится прошлым.
XXVIII
37. Каким же образом уменьшается или исчезает будущее, которого еще нет? каким образом растет прошлое, которого уже нет? Только потому, что это происходит в душе, и только в ней существует три времени. Она и ждет, и внимает, и помнит: то, чего она ждет, проходит через то, чему она внимает, и уходит туда, о чем она вспоминает. Кто станет отрицать, что будущего еще нет? Но в душе есть ожидание будущего. И кто станет отрицать, что прошлого уже нет? Но и до сих пор есть в душе память о прошлом. И кто станет отрицать, что настоящее лишено длительности: оно проходит мгновенно. Наше внимание, однако, длительно, и оно переводит в небытие то, что появится. Длительно не будущее время - его нет; длительное будущее, это длительное ожидание будущего. Длительно не прошлое, которого нет; длительное прошлое это длительная память о прошлом.
38. Я собираюсь пропеть знакомую песню; пока я не начал, ожидание мое устремлено на нее в целом; когда я начну, то по мере того, как это ожидание обрывается и уходит в прошлое, туда устремляется и память моя. Сила, вложенная в мое действие, рассеяна между памятью о том, что я сказал, и ожиданием того, что я скажу. Внимание же мое сосредоточено на настоящем, через которое переправляется будущее, чтобы стать прошлым. Чем дальше и дальше движется действие, тем короче становится ожидание я длительнее воспоминание, пока, наконец, ожидание не исчезнет вовсе: действие закончено; оно теперь всё в памяти. То, что происходит с целой песней, то происходит и с каждой ее частицей и с каждым слогом; то же происходит и с длительным действием, частицей которого является, может быть, эта песня; то же и со всей человеческой жизнью, которая складывается, как из частей, из человеческих действий; то же со всеми веками, 'прожитыми 'сынами человеческими', которые складываются, как из частей, из всех человеческих жизней.
XXIX
39. Но так как 'милость Твоя лучше, нежели жизнь', то вот жизнь моя: это сплошное рассеяние, и 'десница Твоя подхватила меня' в Господе моем, Сыне Человеческом, посреднике между Тобой, Единым, и нами, многими, живущими во многом и многим; 'да достигну через Него, как достиг меня Он'. Уйдя от ветхого человека и собрав себя, да последую за одним. 'Забывая прошлое', не рассеиваясь в мыслях о будущем и преходящем, но сосредоточиваясь на том, что передо мной, не рассеянно, но сосредоточенно 'пойду к победе призвания свыше' и услышу 'глас хвалы и буду созерцать красоту Твою', которая не появляется и не исчезает. Теперь же 'годы мои проходят в стенаниях' и утешение мое Ты, Господи; Ты мой извечный Отец, я же низвергся во время, строй которого мне неведом; мысли мои, самая сердцевина души моей раздираются в клочья шумной его пестротой, доколе не сольюсь я с Тобой, очищенный и расплавленный в огне любви Твоей.
XXX
40. Тогда я встану и утвержусь в Тебе, в образе моем, в истине Твоей. Я не буду больше терпеть от вопросов людей, которые наказаны болезненной жаждой: им хочется пить больше, чем они могут вместить. Они и спрашивают: 'что делал Бог до сотворения мира?' или: 'зачем Ему пришло на ум что-то делать, если раньше Он никогда ничего не делал?' Дай им, Господи, как следует понять, что они говорят, дай открыть, что там, где нет времени, нельзя говорить 'никогда'. Сказать о ком-нибудь: 'он никогда не делал' значит сказать: 'он не делал во времени'. Пусть они увидят, что не может быть времени, если нет сотворенного; и пусть прекратят пустословие. Пусть обратятся к тому, что 'перед ними'; пусть поймут, что раньше всякого времени есть Ты - вечный Создатель всех времен, что раньше Тебя не было ни времени, ни созданий, если даже есть и надвременные.
XXXI
41. Господи Боже мой, в каких же глубинах скрываются тайны Твои и как далеко от них отбросило меня следствие грехов моих. Исцели глаза мои, да сорадуюсь свету Твоему. Если есть душа, сильная великим знанием и предвиденьем, которой всё прошлое и будущее знакомо так, как мне прекрасно знакомая всем песня, то это душа удивительная, повергающая в священный трепет: от нее ведь не сокрыто ни то, что прошло, ни то, что еще остается в веках, как не сокрыто от меня, когда я пою эту песню, что и сколько из нее уже спето, что и сколько остается до конца.
Да не придет мне в голову, что Ты, устроитель вселенной, устроитель душ и тел, да не придет мне в голову, что Ты знаешь всё будущее в прошлое в такой же мере. Ты постигаешь его гораздо-гораздо чудеснее и гораздо таинственнее. У поющего знакомую песню и слушающего ее настроение меняется в ожидании будущих звуков и при воспоминании о прошлых, и чувства возникают разные. Не так у Тебя, неизменно вечного, воистину вечного Творца умов. И как Ты знал 'в начале небо и землю', неизменным знанием Твоим, так и сотворил Ты в начале небо и землю единым действием Твоим. Кто это понимает, пусть восхвалит Тебя, и кто не понимает, пусть восхвалит Тебя! О! на каких Ты высотах! И сердца смиренных - дом Твой. 'Ты поднимаешь поверженных', и не падают те, кого Ты возвысил.
КНИГА ДВЕНАДЦАТАЯ
I
1. Скорбит сильно сердце мое. Господи, в этой скудости жизни моей, когда стучатся в него слова Святого Твоего Писания. Широковещательная речь прикрывает обычно нищету человеческого ума; искание речистее открытия, просьба длительнее ее удовлетворения, стучащая рука утруждена больше получающей. У нас есть обещание: кто извратит его? 'Если Бог за нас, кто против нас?' - 'Просите и получите, ищите и найдете, стучите и отворят вам. Ибо всякий, кто просит, получает, ищущий находит, и стучащему отворят'. Это обещания Твои, и кто же побоится обмана, когда обещает Истина?
II
2. Исповедую высоте Твоей ничтожество языка моего: Ты создал небо и землю - это небо, которое я вижу, и землю, которую попираю; из нее эта земля, которю я ношу. Ты это создал.
Где же, однако. Господи, небо небес, о которых мы слышали в псалме: 'небо небес Господу; землю же дал Он сынам человеческим'. Где это небо, которого мы не видим, перед которым
всё, что мы видим, - земля? Этот дольный мир в целости своей - он, впрочем, не всюду целен - получил такую красоту в самых последних созданиях своих. И, однако, перед тем 'небом небес' даже небо над нашей землей земля. И эти оба больших тела действительно земля по сравнению с тем, мне неведомым небом, которое принадлежит Господу, а не 'сынам человеческим'.
III
3. Земля эта 'была невидима и неустроена'; не знаю, что это за глубокая бездна, над которой небыло света: она была лишена всякого вида, почему и велел Ты написать: 'тьма была над бездной'. Что это означает, как не отсутствие света? Где был бы свет, если бы он был? Он находился бы надо всем и всё озарял. А так как света еще небыло, то что означает присутствие тьмы, как не отсутствие света? Над бездной, следовательно, находилась тьма, ибо под ней света небыло; это, как со звуком: там, где его нет, там молчание. А что значит 'там молчание'? То, что там нет звуков.
Не Ты ли, Господи, наставил эту душу, которая Тебе исповедуется? Не Ты ли, Господи, наставил меня: прежде чем Ты придал форму и красоту этой бесформенной материи, не было ничего: ни цвета, ни очертаний, ни тела, ни духа. И все-таки это не было полное 'ничто': было нечто бесформенное, лишенное всякого вида.
IV
4. Каким же именем назвать это 'ничто', чтобы о нем получили какое-то представление умы даже не очень острые? Каким-нибудь обычным словом, конечно. А что во всех частях вселенной найдется более близкого к полному отсутствию формы, как не земля и бездна? Находясь на самой нижней ступени творения, они соответственно и менее прекрасны, чем все светящиеся и сверкающие тела вверху. Почему же для обозначения бесформенной материи, которую Ты создал сначала без всякого. вида, чтобы потом из нее создать мир, прекрасный видом, не взять мне столь знакомых людям слов, как 'земля невидимая и неустроенная'?
V
5. Когда же мысль ищет в этой материи, что в ней доступно уму, она говорит себе: 'Это не нечто отвлеченное, как жизнь, как справедливость, ибо это телесная материя, но она и чувственно не воспринимается, ибо в 'невидимом и неустроенном' ничего нельзя увидеть и воспринять'. Когда это говорит себе человеческая мысль, то к чему сводятся ее попытки? Знать, не понимая, или не понимать, зная?
VI
6. Я же, Господи, - если бы исповедать Тебе устами моими и пером моим всё, чему Ты научил меня об этой материи! Я слышал раньше ее название, не понимая его сути, и рассказывали мне о ней люди, ее тоже не понимавшие. Я мысленно представлял сев бесчисленном разнообразии видов и, следовательно, не ее представлял. Душа моя кружилась среди беспорядочно перемешанных, отвратительных и страшных форм, но всё-таки форм. Я называл бесформенным не то, что было лишено всякой формы, но имело такую, от которой, явись она воочию, отвратились бы, как от непривычной и нелепой, мои чувства, и я бы, по человеческой слабости, пришел в замешательство.
То, что я мысленно себе представлял, было бесформенным не по отсутствию всякой формы, но по сравнению с формами более красивыми. Здравый разум убеждал меня совлечь начисто всякий остаток формы, если я мысленно хочу представить бесформенное; но я не мог. Я скорее счел бы лишенное всякой формы просто не существующим, чем мысленно представил себе нечто между формой и 'ничто': нечто не имеющее формы, но и не 'ничто', - почти бесформенное 'ничто'.
Ум мой перестал тогда допрашивать воображение, полное образами тел, имевших форму, которые оно
