Блистэн Марсель
До свидания, Эдит
(ВОСПОМИНАНИЯ МАРСЕЛЯ БЛИСТЭНА)
ДО СВИДАНЬЯ, ЭДИТ...
Перевод Галины Трофименко
Только что я видел Эдит в последний раз.
Бедная, маленькая, неподвижная лежала она в своей огромной кровати. Я долго смотрел на нее, растерянный, отупевший от горя.
Возможно ли, что это крохотное создание с маленьким, безжизненным, как у куклы, лицом - это все, что осталось от самой великой трагической эстрадной певицы.
Я смотрел на это лицо, утопавшее в легкой материи, и думал: 'Неужели никогда больше не прозвучит ее изумительный голос?'
А потом я стал перебирать в памяти годы нежной дружбы, связывавшей нас с 1942 года.
В моей голове, в моем сердце теснятся образы и воспоминания... И, если сегодня, когда останки Эдит еще не преданы земле, я хочу рассказать о ней, я делаю это потому, что боюсь, как бы о ней снова не стали распространять всякие недостойные и оскорбительные сплетни.
Не ждите от меня воспоминаний о скандальных историях, о нашумевших эпизодах ее 'личной жизни'. Так называемая 'специализированная' пресса достаточно упивалась этим. Упивалась и наживалась.
Иногда, читая этот вздор, Эдит сердилась, но потом, пожав плечами, начинала хохотать. Ее необыкновенный смех как бы зарождался где-то в глубине, он нарастал, был звонким, торжествующим, насмешливым.
И она говорила:
Что ж, видно у бедняг такое ремесло...
Пусть их усердствуют! Лишь знало б небо правду...
1
В первый раз я увидел Эдит в 1942 в Марселе; нас познакомили общие друзья. Я всегда преклонялся перед ней, но в тот момент, когда я пожал ей руку, когда ее прямой и ясный взгляд встретился с моим, я почувствовал, что между нами возникло нечто прекрасное, нечто удивительно чистое, и так будет продолжаться до самой смерти!
Клянусь, что это не красивые слова.
Мне было бы стыдно в эти минуты произносить громкие фразы, но, когда я вызываю в памяти тот день, я вновь ощущаю необычайное состояние, которое нам не так часто дано испытать и которое запоминаешь навсегда, потому что с ним в жизнь входит ясность, чистота, искренность.
Позднее я узнал, что и Эдит испытала подобное чувство, и это с самого начала определило наши отношения.
Ее и в то время окружала целая толпа 'приятелей'. Они старались рассмешить ее, рассказывали ей всякие глупости. Жалкие шуты... она не принимала их всерьез, зато они надувались от гордости, если им удавалось развеселить ее.
Мне не понравилось это окружение, и, вероятно, она это поняла, так как назначила мне встречу назавтра, чтобы поболтать.
Это было, как я уже говорил, в самые мрачные дни нацистской оккупации. Мне пришлось бежать из Парижа и скрываться в Марселе. Я тогда был очень молод и совершенно неизвестен: когда я назвал Эдит свою фамилию (вернее, ту, которая в то время была моей), она ничего не сказала ей, как ничего не сказала бы, впрочем, и никому другому.
А на следующий день произошло первое 'чудо' Пиаф. Мы шли и говорили обо всем и ни о чем; о том, что мы любили, чем жили; она о своих песнях, о том прекрасном, что она хотела бы сделать; я - о своем желании вернуться когда-нибудь на легальное положение, стать кинорежиссером и воплотить в художественных образах все, что меня волновало. Вдруг Эдит остановилась, внимательно посмотрела на меня и сказала:
- Знаете, я чувствую, что мы могли бы стать друзьями, настоящими друзьями, на всю жизнь, но для этого нужно...
Я посмотрел на нее с любопытством; на ее лицо, только что такое оживленное, набежала дымка. Она продолжала:
- У вас должно быть определенное имя. И так как я не понимал, она тихо добавила:
- Вы, вероятно, не знаете... у меня была дочь... Она умерла совсем маленькой, умерла от холода и нищеты. С тех пор людей, которые встречались на моем пути и становились моими друзьями, настоящими, которые не обманывают и не предают, я называю так, как звали мою крошку. Ее звали Марселла. Я был потрясен.
- Но ведь меня зовут Марсель!
В ее жизни было несколько Марселей... и они по-разному любили ее, и ни один из них ее не предал.
Марсель Сердан дал ей любовь, которой она так гордилась, Марсель Ашар подарил ей счастливейшие минуты жизни, предоставив возможность сыграть 'Маленькую Лили', и, наконец, я запечатлел ее в двух фильмах, которые она любила.
Наша дружба устояла перед всеми бурями, потрясавшими ее жизнь. Я всегда оставался ее другом, человеком, которому она доверяла.
2
Эта дружба пришла ко мне, когда я был страшно одинок; но если ты друг Эдит Пиаф, тебе есть, чем гордиться, и не потому, что она поет, как никто другой: быть одним из тех, кого выделил среди других такой исключительный человек,это в жизни кое-что значит.
В Эдит Пиаф все поражало. К ней нельзя было применять обычные нормы. Она пела как никто, она жила как никто; она была необыкновенно талантлива, чрезвычайно ранима; когда наступало горе - все в ней умирало, когда приходило счастье - все пело.
Она все понимала, все схватывала, а то, чему ее, бедную уличную девчонку, жизнь не научила, она постигала интуитивно, она угадывала.
Она была музыкантом, не зная нот, она писала тексты к своим песням с орфографическими ошибками, но какое это имеет значение, когда вкладываешь душу и когда слова сами ложатся в рефрены и ритурнели.
Она любила красоту во всех ее проявлениях - в искусстве, в людях, в природе.
Кое-кто говорил, что она вульгарна. Жалкие, ничего не понимавшие глупцы! Она не получила ни воспитания, ни образования и не была отшлифована высшим обществом, но в своих песнях и в жизни она говорила то, что хотела сказать. Некоторых это шокировало. Она не прибегала к, многословию, чтобы скрыть скуку или усталость, но какую силу эта искренность придавала ее чувствам! Те, кому выпало редкое счастье близко наблюдать Эдит, всегда будут помнить ее способность к удивительно быстрым, метким, иногда неожиданным высказываниям.
Вот один пример, а их можно было бы привести множество.
Она была в Шато Тьери с Серданом, который готовился к очередному матчу.
Я в это время думал о фильме для Эдит. Как-то раз она пригласила на обед меня, продюсера и сценариста.
- Это будет обед в очень узком кругу, - сказала она. Но я знал, что такое 'узкий круг' Эдит Пиаф. Когда все собрались, за столом оказалось человек пятьдесят.
Мой продюсер и сценарист, оба люди весьма благовоспитанные, проявляли некоторую сдержанность в отношении пестрого окружения Эдит и Сердана. Вдруг один из его друзей (он погиб в той же авиационной катастрофе, которая унесла и Сердана) стал подшучивать над Эдит: он узнал из газет, что она читает философа Бергсона.
- А вот я,- сказал он с нарочитой грубоватостью,- ничего не понимаю в таких штуках, я люблю детективные романы.
И, повернувшись ко мне, он добавил ироническим тоном, явно желая вызвать ссору:
- Вы-то, мсье Блистэн, и ваши друзья, разумеется, не читаете детективных романов!
Не только потому, что я не хотел стычки, но и потому, что действительно очень люблю детективные романы, я сказал, что он ошибается, и обратился к Эдит, сидевшей справа от меня:
- Я уверен, что и наш друг Эдит читает не только Бергсона, но и детективы.
И тогда она произнесла эти удивительные слова:
- Я не знаю, я еще до этого не дошла.
- Что ты хочешь сказать? - спросил я, не понимая.
