попа завладела молодежь. В большой комнате сколотили сцену, поставили скамьи - для зрителей, в маленькой разместили библиотеку. В избе-читальне шла репетиция. Готовили спектакль к предстоящему Дню Красной Армии. На сцене, не зная, куда девать длинные руки, стоял смущенный Федор Кукшин, а перед ним, потупясь, с грустным видом - Сонька Хват. Из-за кулис выглядывали другие участники, ожидая, когда придет их черед выступать. На передней скамье в накинутом на плечи полушубке с текстом пьесы в руках сидела Густя и, как учительница в школе, объясняла Кукшину, что от него требуется: - Ты. Федя, играешь роль красного бойца. У тебя должен быть открытый прямой взгляд и решительное выражение лица. И в то же время ты нежен и ласков к любимой девушке. А ты стоишь как на похоронах и роль мямлишь, словно бы из-под палки. Куда гоже? Давайте повторим все сначала. Начинай со слов: 'Дорогая Ольга...' - Дорогая Ольга! Вот и пришло времечко нам расставаться. Уходит утром наш эскадрон снова в поход... - Жест! Жест нужен! - подсказала Густя. Федька поднял руку, широко развел ею в воздухе и высоко вскинул подбородок. - Вот так, - одобрила Густя. - ...И помни, Оленька, что, если придется, умирать я буду с твоим именем на устах! Тут зазвенел высокий Сонькин голос: - Ах, милый Николай! Любовь наша отведет от тебя злую пулю. Я буду ждать тебя... - Теперь целуйтесь, - шепнула Густя. - То есть сделайте вид, что целуетесь. Сонька подошла к Федьке, стала на цыпочки и с трудом дотянулась до подбородка Кукшина. Родион, пряча улыбку, следил за репетицией. Дождавшись, когда она закончилась и когда Густя прошла в библиотеку, положил перед ней на барьер зачитанный томик 'Тружеников моря'. - Принес я тебе Виктора Гюго. Нет ли еще чего- нибудь интересного? - Выбирай сам, - Густя откинула дощечку, открыв в барьере проход. Родион молча стал хозяйничать на полках. Часть книг закупил в Мезени сельсовет, остальное комсомольцы собирали по избам. У жителей нашлось немного: комплекты старых журналов, настольный календарь, стихи Лермонтова, Пушкина, Некрасова, Кольцова. Перебирая книги, Родион то и дело поглядывал на Густю. Она раскладывала по ящикам какие-то картонки, бумажки. Подкравшись к ней на цыпочках, Родион обнял ее сзади, поцеловал в теплую тугую щеку. - Сумасшедший! - с мягким упреком сказала Густя. - Разве можно так-то? Я на работе. И тут культурное учреждение... - Так ведь я тоже культурно, - ответил Родион. - Вот я выбрал: 'Ташкент город хлебный'. Про хлеб, значит... - Нет, про голод, - возразила Густя. - Как же: хлебный город - и голод? - Прочти, узнаешь. Он смотрел, как Густя старательно пишет, часто макая перо в чернильницу, и ему вспоминался тот вечер на берегу, когда она стояла возле ряхинской шхуны - маленькая, худенькая, стянув концы платка на груди, и глядела на него испытующе, подзадоривая: 'Ну, полезай на клотик!' А теперь ее руки стали округлыми, ямочки на щеках углубились, плечи налились здоровьем. Светлые волосы, заплетенные в косу, слегка вились у висков крупными кольцами. 3 Фекла удивилась несказанно, когда однажды в воскресенье к ней явился Обросим-Бросим. Принаряженный - в расписных новых валенках, в бараньей бекеше, крытой дорогим старинным сукном, правда, кое-где тронутым молью, в шапке из оленьего меха с длинными ушами, какие носили в тундре пастухи оленьих стад. - Здравствуй-ко, Феклуша! Каково живешь-то? - спросил он от порога. Фекла вышивала в пяльцах конец утиральника. - Спасибо. Вашими молитвами живу, - суховато ответила она на приветствие. - Можно пройти-то? - Проходи, садись, - великодушно разрешила хозяйка. - Когда долг отдашь? - Долг не веревка... Зашел вот тя навестить. В деревню не показываешься. Думаю, не прихворнула ли... - Еще того не хватало! - Фекла сняла верхний обруч пяльцев, передвинула ткань и снова зажала ее обручем. - Слава богу! Слава богу! - торопливо пробормотал Обросим, положив на край стола бумажный кулек. - Вот гостинчиков тебе... от всей души! Вавилы тепери-ча нету, - лицемерно вздохнул купец. - Некому тебя побаловать вкусным-то. - С чего бы... гостинцы? - Просто так, из уважения. Обросим молча осмотрел жилище одинокой девицы, удовлетворенно крякнул. - Живешь ты чисто, уютно. Следишь за избой. Видать - золотые руки. Чего тако вышиваешь-то? - Утиральник. - Ох и рукодельна женка будет. Когда замуж-то выйдешь? - Мой жених еще не родился. - Ой ли? Женихов на селе не счесть. Парни все - что надо! - Парней много, а женихов не видно. - Не умеют ухаживать нонешние парни. Эх, вот мы, бывало... Обросим оживился, намереваясь рассказать что-то, тряхнуть стариной, но Фекла его прервала: - Ты по делу? Купец обиделся, помолчал и начал вкрадчиво: - Есть у меня на примете женишок для тебя, Феклуша. Вальяжный парень. Здоровушший: силы что у медведя! Послушный, тихий. Такая женка, как ты, вполне из него веревки может вить. И собой пригляден. С лица чист. Трудолюбец! - Это кто же? - поинтересовалась Фекла, любуясь своим узором. Глаза ее радостно светились от того, что вышивьа удалась. - Всем известный своей скромностью Митрей Палыч Котовцев. Фекла уронила пяльцы на колени, уставилась на Обросима изумленно. - Это Митюха-то? Митюха-тюха? - и принялась хохотать: грудь ходила ходуном под кофтой. На глазах даже выступили слезы. - Это ты, значит, пришел сватом? Племянника своего двоюродного хошь оженить? Ловко! - Да-с, Фекла Осиповна. И я нахожу для вас это предложение шибко выгодным. - Правда? - спросила Фекла и вдруг зажала нос свободным концом утиральника. - Истинный крест! - Обросим мелко-мелко перекрестился. - Фу! Чем от вас таким пахнет? Никак, нафталином? Подите-ка домой. Будет каметить-то3. Когда потребуется, найду себе пару сама. Никаких сватов не надобно. А гостинцы заберите. Она проворно открыла дверь в сени: - Скатертью дорога! Всю избу провоняли! Эку шубу напялили! Видать, бабкина? Когда долг мне отдашь? Обросим вскочил, надел шапку, от волнения и обиды не мог вымолвить ни слова и попятился к двери, побурев: - Ну ты... ты... исчадие адово! Ты еще спохватишься! Таким парнем брезгуешь? - наконец обрел он дар речи. - Спохватишься! - И не подумаю! - Фекла расхохоталась ему в лицо и захлопнула дверь, когда он вышел. Потом, увидев кулек, выбежала на крыльцо. - Кулечек-от забыл! Об-роси-и-им! Возьми! Купец, не оборачиваясь, махнул рукой и, словно клубок, покатился по дороге. Фекла развернула кулек и вытрусила гостинцы на тропинку. Конфеты, пряники, орехи - все рассыпалось по снегу. Мимо пробегали ребятишки. Увидев этакое диво на снегу, кинулись подбирать с гомоном и смехом. - Фекла гостинцы посеяла! Гости-и- инцы! Налетай, ребята! Все - даром! Обросим первым пришел к Фекле со сватовством. Своим дальним сородичам Котовцевым он обещал уломать девку, похвалялся, что против такого свата, как он, Фекле не устоять. Однако не вышло. В Унде немало было молодых парней, и все они заглядывались на пригожую девушку. Не один из них тайком вздыхал по ней. Даже семейные степенные мужики и те, встретив Феклу на улице, не могли удержаться от того, чтобы не обернуться и не посмотреть ей вслед. Фекла довольно редко появлялась среди людей. И заговаривать с ней решались лишь немногие, наиболее отчаянные и самоуверенные ухажеры. Парни обижались на нее. Нередко обида переходила в открытую неприязнь. Отвергнутые ухажеры изощрялись в злоумышленных проделках. Не раз ночью кто-то заваливал ее крыльцо горой снега. На святки у нее раскатывали поленницы с дровами. Но Фекла стойко переносила все это. Ее силушки с избытком хватало, чтобы одним нажимом плеча дверью расчистить крыльцо и не раз заново уложить дрова. 4 В минувшем году, хотя промысловая обстановка на Канине была неустойчивой, рыбаки 'Помора' все же выполнили договор с кооперацией, сдав ей около трех тысяч пудов наваги, выловленной за три месяца. Семьи членов товарищества оказались более обеспеченными, чем семьи рыбаков, промышлявших по старинке своими снастями и сдавших уловы частным торговцам. Но богачи еще цепко держались за мужика. Скупали у него навагу, семгу, всеми правдами и неправдами добывали ходовые товары и старались соперничать с кооперативными магазинами. Обросим, когда торговать стало нечем, проявил не свойственную ему прыть: нанял у долгощельского промышленника Стамухина бот и сходил в Архангельск за товарами. Достал там кое-что, по окрестным селам закупил продовольствие и на какое-то время вдохнул жизнь в свою хиреющую торговлю. У рыбаков 'Помора' было явное преимущество перед частниками: кооперация снабжала их всем необходимым. Однако у товарищества не было своего флота, и оно вынуждено было большей частью промышлять близ побережья. На Канин по осени шли ледокольным пароходом, а обратно - санным путем, через Несь. В море артель посылала только 'Поветерь'. Вот уже четвертый год шхуна исправно служила рыбакам. По весне Дорофей вел ее на тресковый промысел, в августе - сентябре - на сельдяной. Но корпус шхуны поизносился, появилась течь. Недолговечен деревянный парусник: судно начинало стареть. Длинными зимними вечерами Дорофей от начала до конца прочитывал все газеты. Густя приносила их пачками, во временное пользование - до завтра. Надев валяные обрезки, Дорофей садился в кухне к столу, прилаживал на ламповое стекло бумажный абажур и погружался в изучение 'текущей жизни'. Читал медленно, чуть ли не по складам. Засыпая в горенке, Густя слышала в открытую дверь шелест бумаги, отцовские сдержанные вздохи да покашливанье. Иногда тянуло махорочным дымком. Газеты писали о коллективизации. Везде прищемляли хвост кулакам, а те огрызались. В Тамбовской, Воронежской и других губерниях кулаки хватались за обрезы, ночами убивали партийцев, активистов, деревенских селькоров. 'Вот оно как дело-то оборачивается! - думал Дорофей. - Кровью! До стрельбы доходит! А у нас будет ли колхоз? Земли обрабатываемой нет, ундяне всю жизнь скитаются по морю да по озерам в поисках добычи и пропитания... Может, у нас обойдется кооперативом?' Но вот в
Вы читаете Поморы (книга 1)
