лавку и, широко улыбаясь, так, что на испещренных оспинками щеках обозначались ямочки, спрашивала: - Каково живется замужем-то, Густя? Густя отвечала сдержанно: - Хорошо живу. - Слава богу! - подражая бабам, говорила Сонька. - С любимым-то жить можно. И тихонько вздыхала. А сама все время следила пристально из-под рыжеватых ресниц за подружкой: 'Не похудела ли? Нет. Совсем не изменилась Густя в замужестве. Только в походке, в движениях у нее появилась этакая важность, медлительность, что ли...' Немного выждав и перейдя на шепот, Сонька интересовалась: - Муж-то обнимает крепко? - Разве можно об этом спрашивать? Никакой деликатности у тебя, Соня, отвечала Густя, зардевшись. - Конечно, крепко. - Так, что косточки хрустят, да? Густя вскакивала, тормошила и тискала подружку. И они звонко смеялись и возились, как бывало прежде. От Тишки из Архангельска пришло письмо. Парасковья несколько раз просила Густю перечитывать его. Но сколько ни читали, ничего из того письма не могли выжать, кроме нескольких строк: 'Живу хорошо, того и вам желаю. Учусь. В общежитии у нас тоже хорошо. Хорошо и кормят, и обмундирование дали...' - Господи, будто дома плохо кормили! - досадовала Парасковья. - Будто дома без штанов ходил! Ну, слава богу, раз хорошо, так пусть и дальше так будет.
Среди сплошного ненастья выдался сухой погожий денек. Низкое солнце слепило глаза последними вспышками ушедшего за Оленницу лета. Иероним и Никифор, оба в полушубках, в валенках с галошами-клeенками - по- зимнему, сидели на завалинке и щурились на желтый сверкающий круг в холодном, чуть-чуть с голубинкой небе. - Курить я нонче перестал, - сообщил Иероним, как нечто важное, доставая из кармана жестяную баночку из-под зубного порошка. - Теперь вот нюхаю. Чихать для здоровья пользительно. Легкие прочищает. Не желаешь ли? подставил он баночку приятелю, - Не-е-ет! - Никифор помотач головой. Тесемки у шапки крутанулись мышиными хвостиками. - Не желаю. И вообще этим зельем пренебрегаю. Иероним прищурил выцветший глаз, закладывая в ноздри понюшку. - Вот, бают, скоро свадьба предвидится... - многозначительно заметил Никифор. - Это у Никешиных, что ли? - У Никешиных. Степанко с Мурмана подарков навез тьму! И все для Фроськи, невесты. Никола Тимонин, слава богу, третью дочь выдает. Может, сватами нас с тобой призовут, а? - оживился Рындин. Иероним ответил не сразу - прочихался весело, со смаком, со стоном. - Уж и не знаю, призовут ли. Говорят, свадьба о покрове намечается. - Может, и о покрове. Эх-хе-хе! - Никифор положил сухие сморщенные руки на колени. - Покров-батюшка, покрой землю снежком, а меня - женишком. Так ведь, бывало, девки приговаривали! - Так, так. Именно!.. И оба заулыбались. Из-за угла выплеснулся переливчатый звон гармошки-трехрядки, и грянули голоса парней:
Эх, я не красиласе Да не румяниласе, Я не знаю, почему Ему пондравиласе...
Федор Кукшин, журавлем выступавший в шеренге парней, тряхнув обнаженной головой, рванул мехи, сделал проигрыш. В избе, что стояла на другой стороне улицы, наискосок от пастуховской, приоткрыв створку окна, девушка выставила голову, состроив парням смешную рожицу. Те словно обрадовались: Их, ты-ы-ы! Оба дедка оживились, повернули головы к парням. Никифор Рындин одобрительно отметил: - Наважники гуляют перед путиной. - Поют-то хорошо! Каково порыбачат? - Иероним сморщился и чихнул пронзительно, на всю улицу, - видать, все еще не прочихался после понюшки. У девчонки в окошке сделалось испуганное лицо. А парни хором пожелали: - Будь здоров, дедушко! Гуляла Родионова бригада. Иероним спросил: - Дак когда на Канин-то? - Послезавтра, - ответил Родион. - А молода женка как? - А дома по хозяйству останется. - Смотри, заневодит кто-нибудь! - Не заневодит, - рассмеялся Родион. - Этого я не опасаюсь. Любовь у нас верная! Пошли по улице дальше. В конце деревни Родион отстал от приятелей: - Домой пора. Солнце притаилось за избами, и стало сумеречно. Тихий вечер надвигался на Унду с северо-востока, с Мезенской губы. Тянуло холодком. Должно быть, ночью падет иней. Проходя мимо избы Зюзиной, Родион вспомнил, как на свадьбе Фекла дарила утиральник. Глянул на ветхое, покосившееся крылечко и удивился: хозяйка, выйдя из сеней, подзывала его. На голых ногах - нерпичьи туфли, на плечах - цветастая шаль. - Зайди-ко, Родионушко, на минутку. Хочу с тобой поговорить по делу. Зайди, не бойся. - Голос у Феклы вкрадчив. На лице робкая улыбка. Родион свернул к зюзинской избе, наклонился у входа, чтобы не ушибиться о низкую ободверину, и вошел. - Сядь, посиди. Чем тебя угостить на прощаньице? - певуче сказала Фекла. Скоро уходишь за наважкой... - Спасибо. Ничего не надо, - сказал Родион, выжидательно стоя у порога. - Сядь, сядь. Хоть место-то обсиди! Выпей рюмочку. Наливка своедельная, черничная. Сладкая! - Фекла достала из шкафа маленький графин, две рюмки, кулебяку. - Не беспокойтесь. Я не хочу. - Ну, как хошъ. Не неволю. А позвала я тебя вот зачем. Возьми на память в дорогу образок Николы морского. Еще мой дедко с ним в море хаживал. Она положила на стол небольшую, с почтовый конверт размером икону старинного новгородского письма. - Издревле он друг и радетель рыбацкий, хранит от гибели в шторм, от льдяного уноса, от несчастий да хворобы. Возьми, пригодится. Дай- ко я в газетку заверну. - Фекла принесла газету и стала заворачивать в нее образок. - Не трудитесь, Фекла Осиповна. - Родион еле припомнил ее отчество: все Фекла да Фекла... - Я неверующий и принять ваш подарок не могу. А на добром слове да заботе спасибо! - А ты прими! Хоть и не веруешь, а все-таки пусть Никола будет в потаенном месте на стане. С ним душе спокойнее. Родион молчал, не зная, что больше говорить. Принять икону было стыдно, не принять - обидишь хозяйку. Фекла налила вина в рюмки, подвинула ему одну, сама взяла другую. - Если не хочешь - не пей. А я подниму за удачу на промысле. Она выпила, пожевала кулебяку, сняла с плеч шаль. Блеснули в сумерках обнаженные выше локтей руки, белые, округлые. - Боишься принять подарок? Думаешь, от недоброго человека? - спросила Фекла с грустинкой в голосе. - Нет, почему же недоброго... - уклончиво ответил Родион. Глянув на него в упор своими большими глазами, Фекла с надрывом в голосе сказала, как простонала: - Ох, скушно живется! Знал бы ты, Родионушко! Родион не знал, что ответить. Ему стало как-то неловко, и он хотел уйти. Но Фекла удержала его. - Возьми меня в свою бригаду на Канин! Тут с тоски подохнешь. - Она встала, положила ему на плечо тяжелую, словно литую, руку. - Я буду вам обед готовить, прибирать, обстирывать. А то и на лед выйду к рюжам. Возьми, а? - Нет, Фекла Осиповна, - ответил он, немало удивившись ее желанию. - Вы знаете, что очень тяжелая там работа. Жить негде. Не вместе же с парнями! - А я в закуточке устроюсь. Завешу рядном уголок и буду спать. 'Чудная девка!' - подумал Родион, а вслух сказал: - Это невозможно. И потом такие дела решает правление колхоза, председатель. - Так я к председателю-то схожу. Ты только возьми! - Не могу, Фекла Осиповна. Он повернулся к двери, но она остановила его: - Глянь-ко, что у меня есть-то! Подойди сюда. Она подошла к комоду, где стояли зеркало, деревянная шкатулка и высокая узкогорлая ваза с высохшими бессмертниками. 'Что еще?' - Родион с досадой приблизился к ней. Фекла тотчас зажгла и поставила на уголок комода лампу, достала из шкатулки фотографический снимок и подала Родиону. На снимке унденский фотограф Илья Ложкин запечатлел свадебное застолье. Увидев себя и Густю среди гостей на знакомой фотографии, Родион возмутился тем, что снимок попал в чужие руки, и хотел об этом сказать Фекле. Но подняв глаза от снимка, он увидел ее отражение в зеркале и смешался: Фекла стояла рядом, распустив по плечам длинные, блестящие, шелковистые волосы. Не успел он ничего вымолвить, как она взмахнула руками, и мягкие пахнущие, как лен, волосы обвили ему шею, захлестнув ее, словно петля. Родион непроизвольно отшатнулся. - Ты что? - только и смог он выговорить. Быстро и ловко заплетая косу, Фекла сказала: - Люб ты мне, Родя, вот Что! - Потому и сплетню тогда пустила? - Потому. Из ревности. - Постыдились бы. - Родион опять перешел на 'вы'. - Знаете ведь - я человек женатый. И потом, сколько уж вам лет? Фекла на вопрос не обиделась. - Что знаешь - того не спрашивай. А желание - не укор! Родион, весь красный от смущения, почти бегом ринулся к двери. В сенях услышал приглушенный голос: - Возьми- и-и! Пригожусь! В голосе звучали боль и тоска.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Кеды-ти не беды, Моржовец не пронос, есть на то Канин Нос. Поговорка В прежнее время по осени наважники добирались на Канин разными способами: на парусниках - при попутных ветрах, на морских карбасах вдоль берега - до ледостава, а по первопутку - на оленях. К местам лова прибывали с немалым грузом: снастями- рюжами, хлебными запасами - до шести пудов на человека с расчетом на три месяца. Еще дома члены бригады договаривались, кому взять чайник, кому котел, а кому сковороду, чтобы было на чем и в чем готовить пищу. Все заранее предусматривалось до мелочи, до швейной иглы, молотка и сапожных гвоздей. Иначе и нельзя: на малолюдном полуострове на десятки верст нет жилья только тундровые мхи да болота, реки да озера, на сухих местах низкорослый стланик. До ближайшего села Неси от Чижи-реки около полусотни верст, да и то по прямой. И некогда рыбакам наведываться в селения; день-деньской трудятся на льду. Жили в низких - не распрямиться в полный рост - избушках: два ряда нар, крошечная глинобитная печка да дощатый узкий стол со скамейками - вот и весь рыбацкий комфорт. В прошлом году в устье реки построил колхоз новую бревенчатую просторную избу, в печь из кирпича вмазали чугунную плиту. В последних числах сентября бригада Родиона отправилась в путь на небольшом мотоботе 'Нырок', принадлежащем моторно-рыболовной станции. Погода была скверная: сыпал мокрый снег, море угрюмо
