трофеев для нужд личного состава частей Действующей армии смотрели сквозь пальцы. Жизнь на хуторах вынуждала людей всячески приспосабливаться, и Окулич не представлял собою исключения, просто он был трусливее и осторожнее многих других. Немцев отогнали за Вислу, но он продолжал хранить оккупационные марки и аусвайс - а вдруг они еще вернутся?.. Было несомненным фактом, что около месяца, рискуя жизнью, он укрывал у себя комиссара бригады, однако делал он это, думается, опять же из инстинкта самосохранения: немцы могли и не пронюхать, а если бы не захотел, не стал укрывать, ему бы не поздоровилось от партизан. И я был убежден, что, как это ни парадоксально, но спас он комиссара в основном из страха, заботясь прежде всего о своей шкуре. Относительно Окулича для меня все вроде бы прояснилось, и, уходя с ним от хутора к машине, я сказал его жене: - Он вернется до вечера. Не беспокойтесь, и никаких разговоров с соседями. Поняли? Она утвердительно кивнула головой. В Шиловичах старик и старуха Божовские подтвердили, что действительно сегодня утром приезжала большая крытая машина и Окулич помог погрузить в нее ярку из числа тех семи его овец, что содержатся у них. Они в деталях повторили то, что он мне говорил, и довольно точно обрисовали внешность Николаева и Сенцова. Выехав за деревню, я отпустил Окулича, строго предупредив, чтобы о нашем разговоре не сболтнул ни слова. Когда спустя минуту я обернулся, он быстро шел, почти бежал к своей хате. В невеселом раздумье я возвращался в Лиду. Хижняк, успевший обнаружить в одной из рессор лопнувший лист, тоже был молчалив и мрачен. В поведении Николаева и Сенцова было немало весьма подозрительного и для нас пока совершенно необъяснимого, не говоря уже о целлофановых обертках для стограммовых порций сала - специальной расфасовке, предназначенной у немцев для десантников и агентов-парашютистов. Но после разговора с Окуличем, со стариками Божовскими и хуторянином Колчицким (Тарасовича не оказалось дома) у меня появились серьезные сомнения относительно версии с Николаевым и Сенцовым. Я не мог утверждать что-либо определенно, но почувствовал, выражаясь словами Таманцева, - пустышку тянем...
44. ТАМАНЦЕВ
Фомченко разбудил меня, как я приказал, точненько, минута в минуту, и старательно доложил свои наблюдения - ничего существенного. Исполнительные они оба, особенно Фомченко. Старше меня по званию, а скажешь слово - и бросается, как мальчик, на полусогнутых. Хорошие они ребята, только ведь это не профессия. А толку от них в случае чего будет на грош - это уж как пить дать! Умения у них нет, да и возраст... После тридцати мышцы теряют быстроту и реакция не та... Юлия уже на моих глазах трижды ходила к лесу и притаскивала оттуда валежник, очевидно про запас, на зиму. Каждый раз, чтобы не терять ее из виду, я перебирался к другому чердачному окну и наблюдал оттуда. Но у леса она не задерживалась, в чащу ни разу не углублялась, она торопилась назад, к малышке, и цель ее ходок, несомненно, была одна - топливо. Волокла здоровенные валежины и толстые сучья - еле-еле перла, - их бы надо пилить, а она принялась затем тюкать ржавым колуном. У Свирида наверняка имелись топор с пилой, была у него и лошадь, и дров навалом - две большущие поленницы березового швырка, - и не хворый бы по-родственному подбросить ей хоть воз. Юлия возилась на виду около хаты, а я тем временем подзанялся с Фомченко и Лужновым. Все эти оперативники из частей для поимки агентов-парашютистов практически непригодны. Тут нужны розыскники-профессионалы, поймистые, с мертвой хваткой. А эти, объектовые, что они умеют, чем занимаются?.. В авиации - противодиверсионным обеспечением техники и аэродрома, ну и еще предотвращением возможного перелета. И я сразу сказал себе: коль их прислали, ничего не поделаешь, но надейся только на себя. Однако я хорошо знал, что от такого вот геморройного занятия, от долгого безрезультатного сидения скисают и более опытные и крепкие мужики. А неизвестно, сколько нам еще придется здесь проторчать. Сколько бы ни пришлось, мы должны - как пружина в капкане - каждое мгновение быть готовы к действию. И потому моя обязанность поддерживать этих двух морально и физически плюс поднатаскать их, сообщить им хоть какие-то азы, и прежде всего применительно к нашему заданию. Все это я обдумал еще ночью и решил, чтобы не терять время попусту, ежедневно два-три часа заниматься с ними. Начал я от Адама и Евы: рассказал о своей первой встрече с агентами-парашютистами; я ее помнил так, будто это было не три с лишним года назад, а вчера или даже сегодня. Вижу как сейчас: шоссе под Оршей - вторая неделя войны. Беженцы, подводы с барахлишком, инвалидами и стариками, обозы с ранеными. Воронки от бомб, трупы на обочинах. Гонят скот, вывозят машины, станки, и бредут, бредут навьюченные даже дети, тащатся из последних сил - только бы уйти от немца. Плач, рев, растерянность, неразбериха, самые невероятные слухи, десанты и диверсанты. А немецкие самолеты ходят по головам, что хотят, то и делают. В задачи и обязанности нашего погранполка, державшего в тот момент контрольно-пропускной и заградительный режимы на отходах от Орши, только официально - по приказу - входило: наведение и поддержание в тылах фронта должного порядка; проверка документов, а в случае необходимости - при возникновении подозрений - и личных вещей как у гражданских, так и у военнослужащих независимо от занимаемых должностей и званий; проверка всего проходящего гужевого и автотранспорта; охрана важнейших объектов и обеспечение бесперебойной работы связи; задержание и доставка на сборные пункты самовольно уходящих в тыл красноармейцев, командиров; вылавливание и арест дезертиров; регулирование движения на дорогах и эвакуации; предельная загрузка всего транспорта, двигающегося на восток; очищение в случае необходимости дорог от беженцев; ну и, разумеется, в первую очередь - поимка и уничтожение немецких шпионов и диверсантов, борьба с вражескими десантами. Все это входило в наши задачи и обязанности официально, по приказу, а чем мы только тогда не занимались - не перечислишь! - даже роды приходилось принимать. Так вот, под вечер останавливаем на шоссе для проверки 'эмку'. Рядом с водителем - майор госбезопасности: сиреневая коверкотовая гимнастерочка, на петлицах - по ромбу, два ордена, потемнелый нагрудный знак 'Почетный чекист'. На заднем сиденье его жена, миловидная блондинка с мальчиком лет трех-четырех, и еще один, спортивного вида, со значком ворошиловского стрелка и двумя кубарями сержант госбезопасности*. Майор Фомин с женой и ребенком следует в город Москву, в распоряжение НКВД СССР. Кроме личных вещей, в машине два толстенных пакета, опечатанные гербовыми сургучными печа- --------------------------------------* Сержант госбезопасности и майор госбезопасности - специальные звания начальствующего состава органов НКВД того времени. тями НКВД-Белоруссии, - совершенно секретные документы, что оговорено в предписании. И шофер там указан и сержант - для охраны. Все чин чином, все продумано и правдоподобно. Документы безупречные; на удостоверении у майора хорошо нам уже знакомая подпись - черной тушью Наркома внутренних дел Белоруссии, а на удостоверении к нагрудному знаку, выданному еще в 1930 году, личная роспись Менжинского. И у жены, вольнонаемной сотрудницы органов НКВД, и у военного шофера, и у сержанта тоже абсолютно безупречные документы. Номер у 'эмки' минский, паспорт и путевой лист подлинные, соответствующие; на висящем в машине маузере-раскладке серебряная пластинка с гравировкой: 'Тов. Фомину (инициалы) от ОГПУ СССР'. Ни единой задоринки - ни в бумагах, ни в экипировке, ни в поведении. Имелись даже сходные признаки в словесных портретах ребенка и родителей белявый, с голубыми глазами, как и мама, и скуластый, с широким прямым лбом, как отец. Все чин чином плюс отличное знание оперативной обстановки. Майор промежду прочим негромко, доверительно сказал: - Вы от Бориса Ивановича? От Кондрашина?.. Капитан Кондрашин Борис Иванович третьи сутки исполнял обязанности командира нашего погранполка - даже это они знали. И все-таки мы их взяли. Рассказывая Фомченко и Лужнову действительный случай, я для пользы дела по воспитательным соображениям кое-что приукрасил. Взяли мы в основном трупы, а блондинку, тоже начавшую стрелять, тяжело ранили. Как оказалось, мальчик был сынишка советского командира, подобранный немцами где-то у границы в первые сутки войны. Его натаскивали несколько дней, приучали называть 'майора' папой, а блондинку - мамой, и приучили. Но так как он иногда сбивался и говорил ей 'тетя' (или ему 'дядя', уже не помню), ребенка заставляли молчать, когда его держали за руку. С этой же целью - чтобы в нужные минуты он не говорил - ему засовывали в рот леденцы. При проверке документов, сжимая маленькую ладошку, 'мама' - она оказалась радисткой - от напряжения, видно, сделала ему больно, и он поморщился. Кстати, потом, обхватив ее, окровавленную, полуживую, обеими руками, он вцепился намертво и дико кричал; в этой страшной для него передряге она наверняка казалась ему самым близким человеком. Был я тогда молодым и сопливым, хотя два года уже прослужил на границе. И заметил, что она сдавливает мальчику ладошку и он морщится и что рот у него занят леденцами, не я, а лейтенант Хрусталев, мой начальник заставы, проверявший документы. Он и подал нам условный знак, а сам, взяв у бойца-пограничника винтовку, не говоря ни слова, с силой ткнул штыком несколько раз в засургученные пакеты - звук был металлический (там оказались рации в специальных дюралевых футлярах). - Что вы делаете?! - возмущенно закричал майор. Это был сигнал, потому что мгновенно все четверо выхватили пистолеты. Я страховал с левой стороны машины, стоял у задней дверцы и по расчету 'держал' в первую очередь 'сержанта' и шофера. Как только они обнажили свои
