Момент истины (В агусте сорок четвертого)

спросил, когда, хотя бы предположительно, закончится 'операция' и как скоро они освободятся, но майор этого не знал. Вместе с другими помощник коменданта вышел из кабинета. Офицеры хвалили костюм, щупали материал и со смехом интересовались: куда это он с утра так вырядился?.. уж не на 'операцию' ли?.. Он отвечал рассеянно, думая о своем, - даже слушая майора, он усиленно соображал, как теперь лучше все устроить. Старик портной с обтерханным портфельчиком в руке, держа засаленную шляпу и растерянно озираясь, уже ждал в дежурной комнате. Пригласив его в свой кабинет, капитан торопливо открыл сейф и, вынув сложенный втрое кусок сукна, развернул его на столе. - О-о! - увидев ордена и медали, воскликнул старик и утер каплю с кончика носа. А капитан уже звонил в госпиталь, чтобы поздравить новорожденную и предупредить ее о возникших у него обстоятельствах. Девушка была занята в операционной, к телефону подошла ее подруга одна из приглашенных на вечер, - и капитан сказал ей, что должен срочно отлучиться по делам службы, но сделает все, чтобы вернуться вовремя, и просил передать виновнице торжества его предварительные Поздравления. Старик между тем достал из портфельчика плоскую коробочку, открыл ее и, вдев нитку в иголку, в полной готовности ожидал. - К сожалению, сейчас не получится, - положив трубку, сказал капитан. - Я должен немедленно уехать. Срочное дело, - пояснил он, так как портной смотрел на него, не понимая. - Я зайду к вам в семь часов вечера. Вы будете дома в семь часов?.. Отлично!.. И еще у меня к вам большая просьба... Возможно, у меня будет туго со временем. А сегодня день рождения... одной девушки. Я договорился насчет букета... понимаете, цветы. Это рядом с вами. Вы не могли бы часов в пять сходить за ними и принести к себе?.. Я вас отблагодарю! Как только старик ответил согласием, капитан вынул сероватую сторублевку и положил на портфельчик. Старик взял бумажку, прежде чем спрятать во внутренний карман пиджачка, оглядел и с улыбкой заметил: капитан такой красивый, женщины, наверно, и так умирают - зачем же тратиться на цветы? За окном энергично сигналила машина. Помощник коменданта писал адрес на клочке бумаги, а старик, припомнив, невесело сказал, что он тоже однажды покупал цветы. - Только один раз? - удивился капитан. - Так, - подтвердил старик. Он пояснил, что было это сорок лет тому назад, в девятьсот четвертом году, цветы он покупал своей будущей жене и, вздохнув, сообщил, что ее убили немцы здесь, в Лиде, и детей его убили, и внука тоже.. Зачем он уцелел? Капитану стало жалко этого старого обездоленного человека, только раз в своей жизни покупавшего цветы, - сам он перед войной тратил на букетики и букеты для будущей актрисы значительную часть стипендии. И, вспомнив свое обещание, он поспешно достал из нижнего отделения сейфа консервы и сахар. Старик из вежливости отказывался, а капитан засовывал банки в его портфельчик, когда дверь распахнулась и на пороге вырос майор. Он взглянул на своего помощника, и лицо его перекосилось. - Вам что, требуется отдельное приглашение?.. Вы не слышите - вас ждут! - Товарищ майор, я должен заскочить переодеться. Я немного задержусь. Я не знал... - Никаких переодеваний! - возмущенно закричал майор. - Немедленно в машину! - приказал он и захлопнул дверь. Подумав секунды, капитан засунул в портфельчик сверток с орденами и медалями, предупредив: - Только не потеряйте! Затем схватил листок бумаги и быстро набросал несколько строк. Сложил пополам, сунул в конверт и написал наверху адрес. - Если я задержусь и до восьми часов меня не будет, убедительно прошу - отнесите цветы вместе с письмом вот по этому адресу. Это от вас недалеко. Я вам заплачу. И дам еще продуктов. Только, ради бога, побрейтесь и немного приоденьтесь! Там сегодня праздник - понимаете?.. Идемте!.. - Помощник коменданта на ходу засунул конверт старику в карман. А на аэродроме, куда мчались как по тревоге, пришлось проторчать без дела около трех часов. Им указали место невдалеке от отдела контрразведки, рядом по обе стороны также спали, лежали на траве, сидели и курили группы офицеров из частей по охране тылов фронта. Все складывалось до обидного нелепо. За время этого вынужденного безделья можно было не раз успеть переодеться, закончить с кителем и даже самому отобрать цветы для букета - но как отлучиться?.. Когда начнется 'операция', никто толком не знал и не мог сказать; неизвестно было даже, для чего конкретно всех здесь собрали. Майор, комендант города, прихваченный, как оказалось, еще с ночи сильнейшим приступом своей болезни и оттого такой раздражительный и злой, с посеревшим, страдальческим лицом лежал отдельно, завернувшись в шинель, и, придерживая руками живот, тихонько кряхтел. Капитан - боясь запачкать, зазеленить костюм, он, не присев и на минуту, все время прохаживался возле своей группы, - наконец не выдержав, подошел к нему и, наклонясь, спросил, не может ли чем-либо ему помочь. - Оставьте меня в покое! - наморщась, не своим, плаксивым голосом проговорил майор. Без четверти двенадцать всем было приказано построиться, и тут же из светлого здания отдела контрразведки появилась группа офицеров. Возглавлявший ее маленький лобастый подполковник в длинной мешковатой гимнастерке, став перед строем, сделал последние, очевидно, наставления. Он говорил картаво, негромко, и слушали его в полной тишине. Речь его была толковой, деловито-немногословной, но упоминаниями о чрезвычайной важности мероприятия, о том, как коварен враг, о необходимости особой бдительности и личной ответственности каждого, повторяла вчерашние высказывания гарнизонного особиста и сегодняшние - коменданта города. Капитану, убежденному, что в армии все должно пониматься и выполняться с полуслова, без каких-либо повторений и рассусоливания, это, естественно, не понравилось. Поучений капитан не любил, как не любил и самого слова 'бдительность'. К тому же, как и большинство людей, он был совершенно убежден, что встреться ему в жизни шпион или диверсант - он тотчас распознал бы его. Подполковник не только внешне не был военной косточкой: он почти не употреблял повелительной формы, говорил то и дело 'прошу', 'пожалуйста', что также обличало в нем штатского, интеллигентного по природе человека. Особо он подчеркнул, что указания офицеров контрразведки все привлекаемые должны выполнять точно и без какого-либо промедления, и в заключение сказал: - Довожу до вашего сведения, что каждый, кто своими действиями прямо или косвенно поможет поимке разыскиваемых, будет сейчас же представлен к правительственной награде. Это капитана даже несколько покоробило. Он участвовал во многих тяжелых боях со значительно превосходящими силами противника и знал настоящую цену наградам. А тут попахивало принижением и профанацией, принижением высокого, священного: ловят трех или четырех человек, для чего собрали сотни людей, и при этом заранее обещают боевые ордена. Затем офицеров комендатуры отделили, и другой подполковник, из контрразведки, вполне строевого вида, вместе с по-прежнему страдавшим майором стал их распределять. Когда была названа фамилия помощника коменданта, подполковник, посмотрев в список, сказал: - Группа капитана Алехина. Но никто к помощнику коменданта не подошел, и никто не отозвался, и тогда подполковник сказал одному из стоявших рядом с ним офицеров: - Тут должен быть лейтенант из группы Алехина. Найдите его быстренько! Этот офицер подвел капитана к зданию отдела контрразведки, велел ждать, а сам отправился на поиски. Минут пять спустя из-за угла выскочил молоденький лейтенантик с красным, вспотевшим лицом, козырнул и, все еще прожевывая, заикаясь, проговорил: - Т-товарищ к- капитан, в-вы из к-комендатуры?.. Идемте с-со м-мной... На нижней губе у него в уголке рта прилип кусочек капусты, и капитан, не терпевший неряшливости даже в боевых условиях, еле удержался, чтобы не сделать ему замечание. Как и другие, они направились к площадке, где стояло десятка два автомобилей - в основном 'виллисы' и 'доджи', вымытые и надраенные, как на парад, что даже бросалось в глаза. У некоторых на лобовых стеклах виднелись пропуска 'Проезд всюду!', положенные только высшему генералитету и оперативным машинам контрразведки. Миновав эти нарядные, вымытые машины, лейтенант подошел к старой, замызганной полуторке с облупившейся и стертой краской на бортах кузова, став на подножку, сунул голову в кабину и что-то зашептал шоферу. В ответ послышалось крепкое ругательство. Помощник коменданта не мог не оскорбиться: от него, капитана, занимавшего к тому же ответственную должность, секретили то, что доверялось сержанту-водителю. Скрепя сердце он залез в кузов и, подстелив носовой платок, поместился на ящике, но лейтенант тут же предложил сесть ниже, вскочил сам, машина рванула с места и помчала как на пожар. Поглядывая на часы, помощник коменданта не без волнения, которое, как и другие чувства, при желании умел скрывать, старался представить и сообразить, сколько времени займет то, что называлось 'операцией', - к половине восьмого в любом случае надо бы вернуться в город. Мысли о встрече с Леночкой, о вечернем торжестве более всего занимали капитана, и настроение у него портилось с каждым часом. В такой день нарочно не придумаешь! - он вынужден то лететь сломя голову, то болтаться без дела, выслушивать нескончаемые поучения и призывы к бдительности, трясясь в грязном кузове, ехать неизвестно куда в распоряжение какого-то капитана Алехина и - пожалуй, самое оскорбительное! - быть совершенной пешкой, находиться все время в полном неведении относительно своих дальнейших действий и назначения. Даже шоферу сообщали и доверяли больше, чем ему! Эта одуряющая тряска в мчавшей по булыжнику полуторке бок о бок с бочонком бензина и желторотым лейтенантом, которого тоже приходилось слушаться, и вовсе капитана раздражила. 'Попался бы ты мне в городе, я бы тебя привел в христианский вид!' - не без злости думал он, краешком глаза оглядывая обшарпанные, должно