— И даже не знаешь, вчера это было или позавчера?
— Но вы же понимаете, товарищ майор, при моем психическом состоянии... — страдальчески изрекает Апостол.
— Раз твое психическое состояние плохое, давай мы тебя полечим! — предлагает Драганов.
— Мерси... Знаю я ваше лечение...
— А где морфий? — внезапно и резко спрашивает майор.
— Какой морфий? — вздрагивает долговязый.
— Тот самый, что Фантомас украл при взломе аптеки!
— Какой аптеки? — симулирует очередное вздрагивание Апостол.
— Пятьдесят ампул морфия! Пятьдесят! — подчеркнуто произносит Драганов, не обращая внимания на искреннее удивление, написанное на вытянутой бледной физиономии.
— А при чем тут я, если Фантомас залез в аптеку? -восклицает Апостол, пытаясь одновременно выразить и невинность, и беспомощность, и задетое честолюбие.
— Только Фантомаса мы сцапали, а вот ампул пока не обнаружили! -- уточняет Драганов. -- Значит, он передал их кому-нибудь из вас. Кому? Вот на это ты и должен мне ответить!
— Ни сном ни духом тут моей вины нет, уверяю вас, — все так же беспомощно бормочет молодой человек.
— Ты ни сном ни духом не знаешь, что творит твой ближайший друг?
— Во всяком случае, аптеку я с ним не взламывал.
— Ты скоро начнешь утверждать, что и с морфием ты не имеешь ничего общего...
— Этого я не говорю, — бубнит Апостол и отводит взгляд в сторону. — И потом, морфием ли я травлю себя или чем-то другим, да и вообще травлю я себя, нет ли, кого это касается, скажите на милость! Если я в один прекрасный день пырну себя вот сюда кухон-Ньш ножом, — он делает красноречивый жест по направлению к своему животу, — вы и тогда станете требовать от меня отчета? Где? На том свете?
— Мы не требуем от тебя отчета, а пытаемся тебя спасти.
— Я не прошу, чтобы вы меня спасали, — хмуро изрекает долговязый. — Начну кричать о помощи, тогда и спасайте.
— А когда ты обираешь аптеки, нам что?.. Сидеть сложа руки и любоваться тобой, да?
— Я же вам сказал, никакой аптеки я не обирал.
— А где ты берешь морфий?
— Где... С того дня, как вы меня накрыли с фальшивыми рецептами, я просто погибаю от наркотического голода.... Только вам этого не понять... — страдальчески произносит Апостол.
— Вот отправлю тебя в Курило, тогда ты узнаешь, что такое наркотический голод.
— Для меня вся София Курило... Весь мир... — восклицает долговязый с истерической ноткой в голосе.
— Вот как? А кто в этом виноват? Мы или такие вот, как ты? — спрашивает Драганов, не повышая тона. И прежде чем парень успел ответить, майор кивает появившемуся милиционеру: — Уведи его! Следующий!
Следующий оказывается женского пола. Рослая девушка, хотя и пониже Апостола, и такая же расслабленная, однако причина этой расслабленности в чрезмерной полноте, вызванной застойной жизнью, леностью или просто нарушением обмена веществ. Лицо миловидное, белое, я бы сказал, болезненно- белое, чуть нахмуренное, апатичное и совершенно неподвижное. Словом, не имеющее ничего общего с артистической мимикой Апостола. Одета молодая особа в мини-юбку, не слишком подходящую для ее толстых бедер, отчасти прикрытых, впрочем, длинным летним пальто, которое чуть не касается пола — сообразно капризному весеннему дню. Если не считать белой кожи, все у этой дамы черное или почти черное — одежда, густые взлохмаченные волосы, глаза.
— Лиляна Милева...
Не говоря ни «да» ни «нет», она стоит перед столом в полной неподвижности, словно тут осталось только ее тело, а душа витает неведомо где.
— Садись, Лили, — предлагает майор со свойственной ему манерой сменять официальный тон сугубо дружеским.
Лили садится все с тем же апатичным видом, словно загипнотизированная, кладет ногу на ногу, и распахнувшиеся полы пальто обнажают ее импозантные бедра.
— Как живется? — по-свойски спрашивает Драганов.
— Обыкновенно...
Голос у нес низкий, хрипловатый, как у джазовой певички былых времен.
— Я хочу сказать, с морфием или без морфия?
— Вы же знаете, что я с этим покончила.
— Дай-то Бог, — кивает майор. — А позавчера вечером чем ты занималась?
— Позавчера? — Она слегка поднимает черные брови, но лицо ее остается все таким же безжизненным. — Кажется, была в кино.
— Ага, прекрасно... Что же ты смотрела?
— «Багдадского вора», — не колеблясь, уточняет девушка.
— Этот фильм в течение недели ни в одном кинотеатре не показывали, — в свою очередь уточняет Драга-нов. — Скажи это Апостолу, или Бояну, или тому, кто подучил тебя врать мне.
Она молчит, словно все это ее не касается.
— Ну а потом, после кино, в котором ты не была, чем ты занималась?
— Пошла домой.
— Одна?
— С Бояном... если это имеет такое значение.
— Никакого значения это не имеет... Раз с Бояном... Тем более что вы сговорились...
Майор замолкает на время, как бы раздумывая над тем, продолжать ему этот бесполезный разговор или прервать его. Потом спрашивает:
— И все же, в котором часу вы пришли домой?
— К одиннадцати.
— В твою мансарду?
— А куда же еще?
— И больше не выходили? Лили кивает.
— Странно... — тихо роняет Драганов.
Однако его замечание не производит на девушку никакого эффекта.
— Странно... — повторяет майор. — Потому что люди видели, как вы в полночь выходили из «Ягоды».
— И что же в этом странного? — по-прежнему невозмутимо реагирует Лили. — Просто у меня нет часов. -Она поднимает руку и сдвигает рукав. — Вот, поглядите, нет у меня их. Правда. И вообще я не слежу за часами. Хотя если бы я заранее знала, что вы меня вызовете, я бы взглянула на них, чтобы быть точнее в своих ответах.
— А ампулы?
Лили даже не спрашивает, «какие ампулы», а продолжает сидеть с безучастным видом, откинувшись на спинку стула, скрестив ноги, потупя взор, словно ей захотелось маленько вздремнуть.
— Ампулы, те, что Фантомас стащил в аптеке в ту самую ночь! — кричит Драганов, чтобы разбудить ее.
— Впервые слышу.
— Знаешь, Лили...
Она лениво поднимает темные глаза и как бы для того, чтобы избавить его от напрасных усилий, произносит:
— Ничего я не знаю.
Произносит спокойно, но так, что в этой фразе отчетливо слышится другое: «Ничего я вам не скажу».
Драганов нажимает на кнопку под столом и отдает появившемуся милиционеру распоряжение:
