Переписка у нас с ним была замечательная. Он писал очень интересные письма. Он много читал, занимался английским. Я перепечатала его письма, собрала кучу подписей в его защиту - помню точно, что были подписи Евтушенко и Бориса Полевого, и обратилась в Президиум Верховного суда с просьбой о снижении 15-летнего срока наполовину. Ему снизили срок до 3 лет!
Короче говоря, он был передан мне на поруки и приехал ко мне без права прописки в Москве. Я встретила его на вокзале, и он сразу объявил мне, что намерен поступать в технический институт. У него была лагерная десятилетка, и он не знал ничего. Он не отличал физику от химии. И мы с мужем наняли педагогов, чтобы они с ним занимались.
- А жил-то он где?
- С нами, в нашей комнате в коммуналке, где было 27 любимых соседей. Он спал посреди комнаты на раскладушке, за шкафом спала дочка, и в этой же комнате спали мы с Буниным. Мой друг подарил Коле часы - первые в его жизни. И возникала проблема: куда класть их на ночь? На стул нельзя - вдруг кто-нибудь сядет. На стол - он далеко от раскладушки. Бунин придумал вешать их на перекладину раскладушки.
Ему безумно нравилось то, что он может открывать ключами дверь квартиры. Ему нравилось, что кто раньше придет, тот готовит ужин. Ему нравилось, что позже к брелочку с ключом от квартиры прибавился ключ от моей машины. Хотя водить он не умел и до сих пор не научился...
- Он поступил в институт?
- Поступил. И кандидатскую диссертацию защитил. Женился.
- Сколько же Коля у вас жил?
- Год, я думаю. Мы очень дружим.
- Светлана Михайловна, а вы что, в самом деле считаете, что человека, который убил ребенка, чтобы удовлетворить свою похоть, - что такую 'биологическую массу' тоже можно очеловечить?
- Нет, потому что он ненормальный. Это не значит, что невменяемый. Но он ненормальный - в моем понимании. А с ненормальными людьми сделать практически ничего нельзя.
- Светлана Михайловна, много писем вы получали?
- Я получала до 80 писем в день. Иногда писали: Москва, адвокату Буниной - и такие доходили. Их разбирал мой старенький папа, раскладывал на кучки: кому-то надо отправить папиросы, кому-то книжки, а кому-то ответить.
- А как вообще родители относились к вашему 'хобби'?
- Очень поддерживали. И когда на лето снимали дачу, квартиру они оставляли только на моих 'клиентов' - чтобы охраняли от воров.
- Кстати, о воровстве. Можно ли полностью избавить человека от этого недуга? Есть такое понятие: динамический стереотип...
- У нас очень долго жил человек, назовем его Сашей. Он боялся выходить на улицу, потому что боялся своровать.
- А когда выходил?
- Воровал. Едет в трамвае, приходит домой, вытаскивает из кармана деньги и начинает: она сама виновата, сумку подставила... Муж стал водить его с собой в театр, за кулисы, чтобы он увлекся и забыл о своем любимом 'деле'. Один раз они возвращаются домой, он сам не свой: да что ж это такое, бросают вещи где ни попадя, вот пиджак бросили на стул, а в нем деньги. Муж в ужасе спрашивает: какой пиджак? Саша описал. Тогда Леня бросился к телефону, набрал номер и говорит: 'Ростислав Янович, у нас с вами похожие пиджаки, извините ради бога, я у вас из кармана деньги забрал - думал, мои'. Оказалось, это был пиджак Плятта. Он год просидел у меня в коммуналке, потому что я никуда не могла его устроить, и прописки у него не было. Правда, вскоре у меня наладились отношения с министром МВД Щелоковым. И я понимала, что в случае чего он меня спасет.
- Батюшки мои, какие отношения со Щелоковым?
- Ужасно смешной случай. А начинать надо издалека. Был такой поэт Митрейкин, про которого когда-то Маяковский писал 'кудреватые митрейки' или что-то в этом роде. У него остался сын по имени Вольт. И Вольт Митрейкин организовал в какой-то московской школе группу по защите Конституции. Им нужно было печатать прокламации, они украли пишущую машинку - короче говоря, их арестовали и всем дали по 25 лет. И когда умер Сталин и началась реабилитация, ко мне домой пришли два человека, которые сидели с Вольтом. Они пришли просить, чтобы я помогла Вольту. И первое, что я сделала, это нашла ему 'заочницу'. Тамара жила в Пушкино, и она начала писать ему письма. А я начала хлопотать о снятии статьи по краже машинки, потому что 59-ю статью сняли сразу. И вот мы с этими двумя Арнольдами, так звали его друзей, и одной Тамарой довольно быстро преуспели в деле защиты Вольта, и он приехал. В московской прописке ему отказали сразу, потом отказали в областной, мы стали его прятать. Жил он у Тамары. А в это время уже появился на горизонте Ахто Леви, который написал про свои тюремные злоключения знаменитую книжку 'Записки серого волка'. Он занимался организацией статьи в 'Литературной газете' о том, что преступность растет, потому что людей, которые возвращаются из мест лишения свободы, не прописывают дома и им некуда деться. И я принимала участие в подготовке этой статьи. Ну вот, звонит мне Леви и говорит: приезжайте, надо поговорить насчет статьи, я ему отвечаю, что мне не до этого, у меня Вольт Митрейкин не прописан, и неровен час его схватят, и будут неприятности. Да и что толку вам рассказывать об этом, вы же мне не поможете. И он мне отвечает: кто знает, я завтра буду у Щелокова. А я Щелокова тогда не знала и в сердцах говорю: ваш Щелоков говно и меценат.
На другой день дежурю в консультации и вдруг звонок: Леви. И он кричит в трубку: Махаловна (у него акцент был такой), Щелоков очень смеялся. Я спрашиваю - почему? А я, говорит, про говно ему не сказал, а про мецената сказал. Так он ходуном ходил от смеха и распорядился твоего Вольта прописать. Наверное, его уже прописали. И вечером мне звонит Тамара и рассказывает. Приехали за Вольтом из местной милиции, а она его запихала в шкаф и говорит: он уехал прописываться в Рязанскую область. А милиционеры в один голос: а что же делать, срочный приказ Щелокова, давай хоть паспорт. И тогда она достала Вольта из шкафа, его посадили на мотоцикл и покатили срочно ставить на воинский учет, без чего нельзя было прописать. И выяснилось, что у дамы из военкомата, которая должна была сделать соответствующую запись, сын женился. Милиция поехала на эту свадьбу, несчастную женщину посадили на тот же мотоцикл и привезли в военкомат. Одним словом, в тот же день Вольт был прописан. А потом они с Тамарой уехали в Прибалтику. Вольт писал детские стихи и присылал мне свои книжки.
- Вот вы все время говорите: 'когда я начала ездить в лагеря, в колонии'... А почему, собственно, вы начали туда ездить?
- Еще девчонкой, едва кончив институт, я вела какое-то дело в военном трибунале, и там был военный прокурор Гурген Иванович Агаджанян. Он все время ездил по колониям в порядке ревизии, не знаю, как это правильно назвать. И он стал брать меня с собой. И вот тогда я увидела, что такое колония, и поняла, что это школа преступности. Но когда мы ездили с Гургеном Ивановичем, я могла только поздороваться с людьми. А мне нужно было приезжать в колонию и иметь контакт с глазу на глаз. И я стала ездить как журналист из журнала 'К новой жизни'. В одной колонии меня по ошибке чуть не прикончили. Это была колония особого режима. Случилось так, что начальник колонии был в отъезде и какой-то капитан пустил меня в его кабинет, я там сидела и принимала людей - каждый приходил со своей жалобой, с приговором, хотя они не знали, что я адвокат. К окошку кабинета подошел один осужденный, разбил окно и в дырку бросил железную банку, набитую льдом. Он считал, что бросил эту банку в начальника, а попал мне в голову.
- Как вы считаете, у нас в стране есть правосудие?
- Думаю, нет. За полвека работы адвокатом мне довелось встретить только отдельных представителей истинного правосудия, а правосудия, как такового, у нас в стране нет. И быть не может, потому что оно несовместимо с пытками, а сейчас это главный инструмент, при помощи которого добываются доказательства на следствии. Если вы можете 'доказать' только при помощи издевательства - значит, вы ничтожество. Был такой следователь по особо важным делам при прокуроре республики Леонид Мариупольский. Он был не самый добрый человек на земле и, может быть, многие вспоминают его со страхом, но если человек не признавал себя виновным, он сначала искал доказательства, а потом уже предъявлял их обвиняемому и допрашивал его. Если человек не признается - это его личное дело. Но личное дело следователя либо доказать его вину, либо отпустить.
Я перестала чувствовать уважение к стране, в которой живу всю жизнь, из-за того, что милиция
