Хронополь

старик. - Зеваки или полицейские. Я видел вчера, как вы убегали. Вам повезло. Он мог убить вас. Они сворачивало с одной улицы в другую, и Конраду, следовавшему за стариком, то и дело приходилось подныривать под лестницы и огибать бесчисленные углы зданий. Старик все время придерживал руками свои тяжелые карманы, чтобы не болтались и не мешали быстро идти. Конраду как-то удалось краем глаза заглянуть в них, и он убедился, что карманы старика набиты ржавыми ключами разной формы и величины. - У вас, должно быть, часы вашего отца? - спустя какое-то время спросил старик. - Нет, деда, - соврал Конрад и, вспомнив все, что рассказывал Стэйси, добавил: - Его убили на рыночной площади. Старик сочувственно коснулся его руки. Наконец они остановились у одного из зданий, ничем не выделявшегося среди других, но как оказалось, в этом здании когда-то был банк. Оглянувшись и окинув настороженным взглядом плоские фасады домов, старик направился к эскалатору. На втором этаже, за лабиринтом стальных решетчатых перегородок и бронированных дверей, в бывшем помещении машинописного бюро, стояла самодельная печурка и висел гамак. Тут же на десятках конторских столов лежали часы, целая коллекция их, в разных стадиях починки. Это была настоящая часовая мастерская. Высокие, с многочисленными ящиками, шкафы вдоль стен были набиты деталями часов, аккуратно разложенными по отдельным ящичкам и снабженными бирками. Здесь были все части часового механизма - цапфы, шестерни, молоточки, маятники, вилки, пружины, - правда, с трудом узнаваемые под толстым слоем пыли, грязи и ржавчины. На стене висела карта, к которой старик подвел Конрада. Он указал на колонку цифр - итог его работы. - Вот, смотрите, - сказал он, указывая на цифры. - В городе сейчас идут двести семьдесят восемь часов. Знаете, я даже рад, что вы появились здесь. У меня уходит полдня на то, чтобы завести их. Он приготовил Конраду завтрак и между делом рассказал с себе. Звали его Маршалл. Когда-то он работал программистом в Ведомстве Контроля Времени, пережил революцию, подвергался полицейским преследованиям. Спустя десять лет он вернулся в старый город. В начале каждого месяца он садится на свой велосипед и едет в один из близлежащих городков за пенсией и запасами продовольствия. Все остальное время он занят тем, что заводит часы, а их становится все больше, или же снимает те, что нуждаются в починке, и увозит в свою мастерскую. - Время и дожди сделали свое дело, - заметил он. - Правда, я ничем не могу помочь электрическим часам. Конрад бродил между столами, осторожно касался разбросанных часов, похожих на обнаженные нервные сплетения какого-то робота. Он испытывал что-то похожее на радостное волнение и вместе с тем странное спокойствие, как человек, сделавший последнюю ставку и ждущий, как повернется колесо рулетки. - Как вы проверяете, верно ли часы показывают время? - спросил он у Маршалла, сам не понимая, почему этот вопрос кажется ему таким важным. Тог недовольно отмахнулся. - Зачем? Это не так уж важно. Абсолютно верных часов не существует. Самые верные часы это те, что остановились. Что бы там ни случилось, но дважды в день они показывают точное время, только нам не суждено узнать, когда именно. Конрад подошел к окну и указал рукой на башню с Большими Часами. Она была видна в просвете между небоскребами. - Если бы удалось завести эти часы, тогда пошли бы все остальные? - Это невозможно. Механизм этих часов взорван. Уцелели лишь куранты. Система питания электрических часов в городе была уничтожена много лет назад. Потребуется целая армия механиков, чтобы восстановить ее. Конрад понимающе кивнул и снова вернулся к карте на стене. Он неожиданно обнаружил, что последнюю запись о починке часов Маршалл сделал семь с половиной лет назад. Следовательно, он давно уже потерял счет времени, подумал Конрад не без иронии, но ничего не сказал Маршаллу. Прошло три месяца, как он жил у старика Маршалла, неотступно сопровождая его в поездках на велосипеде по городу, таскал за ним лестницу и сумку, полную ключей, которыми Маршалл заводил часы. Он помогал старику снимать часы, годные к починке, и доставлял их в мастерскую. Весь день, а иногда и до поздней ночи они чинили часы, заводили их и возвращали на прежние места. И все это время Конрад думал о часах на башне. Раз в день он незаметно исчезал, чтобы побродить по развалинам Главного Ведомства Контроля Времени. Маршалл сказал, что ни Большие Часы, ни их двенадцать спутников никогда уже не починить. Помещение, где находился главный ходовой механизм, напоминало машинное отделение затонувшего корабля, в которое попал снаряд. Мощный заряд динамита сплавил в один клубок изуродованные взрывом роторы и колеса. Каждую неделю Конрад взбирался на самую высокую площадку башни и с ее высоты смотрел на плоские крыши деловых кварталов города, уходящие к горизонту. Молоточки курантов лежали неподвижно в своих гнездах. Когда он чуть-чуть задел ногой один из них, над площадью поплыл густой низкий звук, странным эхом отозвавшийся в памяти. С этого времени Конрад не спеша приступил к починке курантов, освобождая молоточки и всю сложную систему блоков от ржавой проволоки, заменяя ее новой, разбирал лебедки ходового механизма, ставил новые муфты. Они с Маршаллом никогда не спрашивали друг у друга, кто чем занимается. С осторожностью зверей в лесу они доверялись своему инстинкту и работали не щадя себя, часто даже не задумываясь над тем, почему они это делают. Когда Конрад вдруг заявил, что хочет уйти из этого квартала и поработать в другом секторе города, Маршалл, не задумываясь, согласился и дал Конраду все, что мог, из инструмента и пожелал ему удачи. Ровно через шесть месяцев город услышал бой больших башенных часов. Они били не только каждый час, но отбивали еще полчаса и пятнадцать минут. В соседних городах-спутниках, расположенных в тридцати милях по периметру, люди останавливались на улицах и, прислушиваясь к звукам, долетающим из-за далекого горизонта, невольно считали медленные удары. Старые люди, как в былые времена, но только шепотом, спрашивали друг друга: - Это четыре уже пробило или пять? Значит, снова завели часы. Как странно слышать их бой после стольких лет молчания. В течение долгого дня прохожий не раз замедлял свой торопливый шаг, услышав, как часы отбивают половину или четверть, и вспоминал детство и весь канувший в вечность упорядоченный мир прошлого. Люди приучались сверять свои счетчики времени с боем далеких курантов и, прежде чем уснуть, ждали его в полночь, а на рассвете их бой стал таким же привычным и необходимым, как первый глоток утреннего воздуха. Многие стали обращаться в полицию с просьбой вернуть им некогда отобранные часы. После оглашения приговора - двадцать лет тюрьмы за убийство, включая пять лет за нарушение Законов времени, - Ньюмен был препровожден в камеру в подвальном этаже суда. Он ожидал такого приговора и поэтому отказался от последнего слова. После года предварительного заключения в ожидании суда, полдня, проведенные в судебном зале, казались лишь мгновением. Он не пытался защищать себя от обвинения в убийстве Стэйси не только потому, что хотел спасти Маршалла, который теперь беспрепятственно может продолжать начатое ими дело, но также и потому, что считал себя косвенно виноватым в смерти полицейского. Тело Стэйси с размозженной головой от падения с двадцатиэтажного здания было найдено на заднем сиденье его автомобиля в одном из подземных гаражей недалеко от площади. Очевидно, Маршалл заметил, как Стэйси выслеживает их, и сам принял решение. Ньюмен вспомнил тот день, когда Маршалл внезапно исчез, а потом всю неделю был чрезвычайно неразговорчив и раздражителен. В последний раз он видел Маршалла за три дня до приезда полиции. Каждое утро, когда над площадью звонили колокола, Ньюмен видел щупленькую фигурку старика, быстрым шагом пересекающего площадь, и, как всегда, задиристого и бесстрашного, с обнаженной головой энергичным жестом приветствующего Конрада. Теперь перед Ньюменом стояла задача создать часы, которые помогли бы ему вынести двадцатилетнее заточение. Его опасения возросли, когда на следующий день после суда его привезли в отделение тюрьмы, где содержались приговоренные к длительным срокам уголовные преступники. Когда его вели по коридору к тюремному начальству, путь его лежал мимо камеры, в которой ему предстояло провести столь долгие годы. Он успел заметить, что окно ее выходит в узкий вентиляционный люк. Все то время, что он стоял навытяжку перед комендантом тюрьмы и слушал его наставления, его мозг лихорадочно искал ту зацепку, которая помогла бы ему выжить и не сойти с ума. Кроме счета секундам, а их в сутках было 86400, он не видел иного способа измерять время. Очутившись наконец в камере, он сидел на койке слишком опустошенный и усталый, чтобы обустраиваться, и даже не вынул из мешка свои скудные пожитки. Еще раз осмотрев камеру, он окончательно убедился, что на окно надежды нет. Мощный прожектор, установленный внутри ствола вентиляционного люка, исключал какое-либо проникновение солнечного света в камеру. Он вытянулся на койке и уставился в потолок. В центре его белел плафон светильника, но тут же он обнаружил другой - на стене прямо над его головой, заключенный в прочный круглый стеклянный колпак. Вначале он решил, что это лампа для чтения, но не нашел выключателя. Приподнявшись на койке, он внимательно осмотрел новую лампу и вдруг, пораженный, вскочил. Да ведь это же часы! Он прижал обе руки к белому стеклянному шару и внутри увидел цифры и стрелки - они показывали 16:53. Что ж, примерно столько и должно быть сейчас. Значит, часы идут, они показывают время! Что это? Злая шутка, попытка 'перевоспитать' злоумышленника таким странным образом? Он громко застучал в решетку двери камеры. - Что случилось? А-а, часы. Чем они тебе мешают? - спросил его надзиратель, войдя в камеру и тут же