свое кладбище, которое с годами все росло и росло за счет ослушинков и отступников. Святые братья были суровы и нравами не уступали коллегам из европы времен расцвета инквизиции. Но и на них нашлась управа, когда грянула революция. Долго не церемонясь монастырь тогда быстренько расформировали, часть монахов со счастливыми криками ушли в мир, часть осталась защищать твердыню и была поставлена к стенке. Остальные ушли в леса, и там вроде бы основали новое поселение. Но это уже домыслы. Долго решали что делать с опустевшими зданиями и в конце концов устроили там дом инвалидов, благо после многочисленных войн их было предостаточно. И в аскетичные монашеские кельи въехали новые обитатели - жалкие, заморенные голодом и вшами отходы прошедшей войны. К слову сказать, комфорта в кельях так и не прибавилось, да и кормили новых постояльцев много хуже, из-за чего за последующее буйное десятилетие на кладбище появилось с десяток новых жильцов. Дом инвалидов просуществовал аккурат до тридцатых, когда подходящее дело для этих угрюмых каменных хором все-таки нашлось, и в бывшем монастыре основали зону. Инвалидов при этом быстренько повымели и временно поселили в городе, что тогда был просто селом, откуда они и расползлись постепенно кто куда. Белокаменные стены оплели колючей проволкой, а год спустя вокруг встал еще и внешний периметр, из бетонных плит, а по углам, как грибы, подняли крытые досками головы, пулеметные вышки. Внешний периметр занял площадь, как раз равную в последствии заводской территории. Что творилось за оплетенной проволокой оградой не знал никто, пока в город не явились трое изможденных, одетых в обноски людей с горящими взорами, так явно напоминающие давешних беглых хлыстов, что местные старейшины увидев их ужаснулись, и поспешили закрыть ставни вещая что-то про апокалипсис. Эти беглые обосновались в одном из домов, и там отъедались, перед новым рывком за черту города. Между делом рассказали они и о порядках в лагере, что заставило вспомнить все тех же хлыстов, причем с некоторой ностальгией, потому что теперь там творился уже полный беспредел. Нет нужды говорить, что за время существования зоны, местное кладбище переполнилось настолько, что очередных клиентов просто некуда стало класть и их тихонько хоронили в лесу. На эти безымянные, скрытые от посторонних глаз могилки можно наткнутся и сейчас - молчаливые памятники ушедшей эпохи. А в пятидесятые никого не удивлял вид ребятишек, таскающих с собой человеческий череп. Много было костей, много. В начале шестидесятых зону расформировали, и услышав весть об это, горожане вздохнули с облегчением и с энтузиазмом приняли весть о строительстве на месте бывшего лагеря огромного производственного гиганта машиностроительного завода, гордости всего района и двух соседних областей. Стройка затянулась на семь лет, и на нее съехались люди со всех концов страны - молодые, полные трудового энтузиазма. На месте угрюмых бараков выросли огромные железобетонные корпуса, взвилась в небо дымовая труда и загорелись на ней два красных глаза - сигнальных огня. Обширное, полное безымянных могил кладбище, закатали в асфальт и возвели на нем еще один цех. С ним то и случилась оказия, почти под завершение строительства. Без видимых причин высокий и стройный железобетонный шатер над недостроенным корпусом рухнул, в миг превратившись в груду колотого камня, щедро присыпанного сверху цементной пылью и скалящийся гнилыми зубами ржавой арматуры. Похоронил он под собой двадцать пять человек из числа строителей, троих прорабов, четверых водителей вместе с их железными конями. Похоронил глубоко и крепко прижал к слою асфальта над старым нечестивым кладбищем. Прижал и частично перемешал старые кости с новыми, явив собой одну из непреложных истин бытия кладбище всегда останется кладбищем, пусть даже его и не видно. Скрытую с глаз человеческих бетонных завалом братскую могилу разбирали три дня. Место это тут же стало пользоваться среди рабочих дурной славой, хотя люди они были воспитания атеистического и несуеверными. А уж когда при раскопке завала погибло трое рабочих (одного из которых нанизало на прут арматуры), так и вовсе пошли нехорошие слухи, и часть работяг отказалась выходить на работу. Естественно, это все грозило крупным скандалом, и потому во избежание кривотолков стройку закрыли и свежепоставленный у ворот наряд с автоматами ограничил проезд на территорию автотранспорта, и если оказывалось, что едет кто из селян, тут же заворачивали этот транспорт обратно. Нечего и говорить, как тут пригодились увенчанные проволокой стены. Целых две недели после обвала стройка напоминала свою предтечу - областную зону, и даже на лица строителей нет-нет, да и набегала некая, почти зэковская, безысходная тень. А потом все утряслось. Дурная молва осталась, потому как тварь она живучая и не спешит исчезать при смене поколений. И если не считать нескольких подозрительных несчастных случаев в свежеотстроенном корпусе, ничем она не подтверждалась на протяжении десятилетий. Но ведь случаи, они и есть случаи бывали и в других цехах. А не любили только один. Настолько не любили, что тамошние работники уходили в увольнения, или переводились в соседние цеха, пусть даже на более низкую должность, стоило лишь случиться в их корпусе малейшей аварии-нестыковки. Номер корпуса был тринадцать, что естественно здорово подстегивало страшные слухи. Васек заблаговременно обошел проклятый корпус стороной, отплевываясь и делая пальцами рогульку (в последнее время он стал замечать что становится суеверен), потому что если где и прятаться охватившему город злу, и его эмиссару Витьку, то только тут. И он бы не удивился, если бы оказалось, что у человеказеркала здесь гнездо. Или нора. Воображение упорно подсовывало Мельникову только эти неприглядные обиталища - гнезда, норы и пещеры, словно его преследователь был дикой неразумной тварью, вроде серого шерстистого волка, или что скорее поджарой гиеной. И улыбка такая же. Заточку он отыскал во внутреннем периметре в укрытии толстых крепостных стен. Острый поблескивающий на вялом солнышке металлический предмет с обмотанной синей изолентой ручкой. Кто его оставил здесь в подсобном цехе с провалившейся, как беззубый рот ржавой крышей? Подсобный цех, бывшей дом, где жили монахи, а потом держали буйных заключенных (дом специально не отапливали и в крохотных каморках, посаженый чувствовал себя снедью в холодильнике). Очень старый дом, так могла ли сохраниться заточка еще со времен лагеря? Кому она принадлежала, и скольких людей ей убили (и не надейтесь, что такого не случилось, такие вещи как этот нож без дела не лежат)? Васек этого не знал и знать не хотел, но заточку взял, рассудив, что такая вещица, возможно не единожды пятнанная кровью поможет в убийстве демонической твари из зеркала. Да и сама она просилась в руки, эта синяя рукоятка, за многие годы не утерявшая своего яркого цвета. Найдя оружие Мельников уверился в собственной правоте. Нет, он теперь не дичь. Что решит волк, когда нагоняемый им заяц вдруг отрастит себе ядовитый изогнутый клык? Что он почувствует когда этот истекающий желтоватым ядом клык вцепится ему в мохнатую лапу? Боль, недоумение, и может быть уязвленную гордость? Эти мысли неспешной чередой текли в голове Мельникова, когда он держа заточку в левой руке (он обнаружил что она идеально ложится именно в левую руку, видимо создавший ее аноним был левшой), возвращался назад в город. Оставалось только: затаиться и ждать. Раз-два, был зайчик, а стал капкан в форме зайчика! Только сунь свою лапу. Засаду он устроил на лодочной станции, среди дряхлых остовов прогулочных лодок и одного седого от древности рыбацкого плоскодонного баркаса. Дивясь собственной хитрости обустроил очередную лежку (она впрочем была почти готова, ей пользовались уже давно, задолго до полного исчезновения городского бездомного племени). Запалил костерок и некоторое время задумчиво смотрел как живой, трескучий огонь пожирает выбеленное рекой дерево. Тогда то и пришла идея с подставой. Когда-то давно Вася Мельников любил фильмы про шпионов. В одном из этих изъеденных молью черно-белых лент и подсмотрел он трюк с фальшивым телом в постели. Кукольную голову он нашел здесь же - бывшая кукла Даша, по которой возможно сильно убивалась какая ни будь маленькая девочка. Тело исчезло в потолке времени, а на округлой из грубой непробиваемой пластмассы голове вылезли все до единого фиолетовые волосы, сделав куклу похожей на жертву радиационного облучения. И лишь голубые глаза на этом обезображенном личике пялились все так же - стеклянисто и бессмысленно. Налюбовавшись на свою находку, Васек быстренько соорудил голема, состоящего из истекающего ватой картуза, вытертых до небесной белизны джинсов с кошмарными зелеными потеками краски, да высоких кирзачей-дерьмодавов, один из которых к тому же был напрочь лишен подошвы. Внутрь он напихал совсем уж неприглядного тряпья, да прибавил для жестокости обломок старого весла, с облезшей до полной бесцветности пластиковой ластой. Поворочал свое создание из стороны в сторону любуясь (хотя любоваться то в общем было нечем - творение Васька было далеко за границами эстетических канонов, собственно именно таким маленькие дети и представляют бабая). Потом бережно уложил в лодку, и приспособил сверху лысую кукольную голову. Для надежности повернул ее лицом вниз и укрыл бесформенной шапкой-треухом. Результатом он остался доволен - розовый пластик, выглядывающий из-под корявой шапки смотрелся точь-в-точь, как живая плоть человека, пусть и страдающего тяжелой формой гипертонии. Обрадовавшись, Василий даже стал насвистывать бодрую песенку времен своей молодости, иногда прерываясь и бурча себе под нос что-то вроде: -Тебе, Витек. Все тебе, не жалко. Хорош, подарочек... После подбавил еще плавника в костер и удалился в давно
Вы читаете Трольхеттен
